Испытание временем

«Прочитав недавно книгу Поль де Крюи «Охотники за микробами», я подумал, как много в нашей действительности интересного, заслуживающего внимания, и как хорошо, если бы у нас нашелся писатель, который познакомил бы публику с научными достижениями нашей медицины и физиологии. Прочитав вашу работу «Павлов», я подумал, что значительный пробел в нашей литературе восполнен. У нас имеется автор, который может в советских условиях делать то же, что делает Поль де Крюи в американских. Книга, главным образом, понравилась мне тем, что она ярко освещает облик замечательнейшего человека нашего времени, одновременно дает читателю полное представление о научном предмете средствами литературно-художественной занимательности.

А. Вишневский».

Прошло три года, и поздно ночью ко мне позвонил по телефону Вишневский. Он несколько взволнованно заявил, что прочитал мою книгу «Законы жизни» и крайне удивлен той ролью, которую я отвел ему.

— Вы представили меня как сотрудника Сперанского, но помилуйте, ведь Алексей Дмитриевич был моим студентом в Казани.

Нигде в книге я сотрудником его не называл. Наоборот, на странице 329-й воздал должное его заслугам.

«Из многочисленных клиницистов, — пишу я, — много способствовавших пониманию учения Сперанского, долг обязывает нас запомнить Вишневского…»

Ответ мой не удовлетворил его, и он предложил взглянуть на страницу 336-ю. В ней я, касаясь затруднений, возникших у профессора Вишневского в научном вопросе, пишу:

«Кто разрешит его сомнения, кто поможет разгадать эту тайну? Надо ли удивляться, что первые вести об открытиях Сперанского указали Вишневскому, где его ждут поддержка и помощь».

— Кому, как не вам, знать, — раздраженно продолжал он, — что Алексею Дмитриевичу нужны были мои материалы для подкрепления собственной теории. Я знал это и не возражал. Однако же у меня, открывшего действие новокаиновой блокады, возможно другое представление на этот счет. Вы пишете: Сперанский пришел к заключению, что «ни новокаиновый блок, ни впрыскивание его в область капсулы почки не приносят с собой исцеления… Лечит не наше вмешательство само по себе, а то, что происходит потом в организме…». Если бы вы не зачислили меня в рядовые сотрудники, вам было бы интересно узнать и мое мнение. Согласен ли я с выводами Алексея Дмитриевича… Уверяю вас, не на такую поддержку и помощь я рассчитывал.

Я был крайне смущен и обещал исправить ошибку, не очень представляя себе, каким путем.

— За прошлое простите, я с вашего разрешения заеду в клинику, чтобы ближе с вами познакомиться.

Мы стали встречаться с Александром Васильевичем чаще в клинике, реже дома, и вот что он мне рассказал:

— Хирургом я становился случайно, и заметьте — дважды. Впервые — из-за дурных отметок в гимназии: ни на какой другой факультет, кроме медицинского, с такими баллами меня не приняли бы. Стать инженером я и помыслить не мог, за всю жизнь мне не удалось ни одной математической задачи толком решить. Смерть как не хотелось стать врачом, а пришлось. Я видел себя лесничим, с дробовиком, не столько затем, чтобы вылавливать браконьеров, сколько утолить свою страсть к охоте. У меня тут в углу стоит ружье, — грустно произнес он, — оно не заржавеет, я чищу его, но вряд ли оно послужит еще мне, дел много, их не одолеть. Временами мне кажется, что я как-нибудь оставлю на день больницу и схожу на охоту… Мечтал я также быть артистом, вернее певцом, я пел баритоном, а в детстве дискантом. Этот голосок, как ни странно, вывел меня в люди. Жили мы в бедности, никаких средств поехать учиться, и тут подвернулся случай — богатый подрядчик, любитель церковного пения, прислал мне, хористу, денег для поступления в университет.

— Студентом я был не из важных, сразу же по окончании гимназии забыл латинский и греческий языки, решительно вытряхнул их из головы. Не любил засиживаться за книгой, зато мастерски копировал манеры студентов и профессоров. В довершение всего я отличался умением переплывать Волгу у Казани.