Испытание временем

Взводный сам отрезает ему кусок хлеба и придвигает сало. Никто не верит в искренность его радушия. Этот Израиль кого угодно проведет, над кем угодно посмеется. Солдаты делают вид, что не обращают внимания, а на самом деле не сводят с них глаз.

— Далеко с нами едете? — набивая рот хлебом и салом, спрашивает взводный.

Ицкович немного смущен. Лучше бы окружающие думали, что он направляется на фронт. Командир мог бы спросить его об этом наедине.

— Прекрасное сало, — вместо ответа восхищается Ицкович, — во рту тает.

Он нисколько не сердится на взводного, ему просто хочется поговорить о чем-нибудь другом, пусть о сале, этим никого не обидишь.

— Счастливая жизнь, — вздыхает командир, исподлобья кивая Шимшону, — тебя осыпают цветами, тобой восхищаются, а ты себе махнул до фронта — и назад… Дешево и сердито… Сопровождающий маршевых рот! Сопровождающий!..

— Спасибо за угощение, — торопится Ицкович, — меня ждет командир.

— Посиди еще, чайку выпьем… земляка твоего послушаем… Расскажи нам что-нибудь, Шимшон… то бишь Сруль Липский…

В вагоне поднимается хохот и свист, сидящие на нарах в восторге стучат ногами по доскам. Они благодарны командиру за представление, за маленькую возможность потешиться.

Лицо Ицковича леденеет. Молодой солдатик ни с того ни с сего пускается вдруг в пляс. Он подпевает себе, щелкает пальцами и свирепо молотит ногами пол.

— Окопались в тылу и пакостите! — высоко взвивается голос Израиля Быка.

Львиная голова в вихрах черных волос пугает своей решимостью. Одна бровь перекашивается и почти закрывает левый глаз.

— Мальчишку в петлю затянули, а здорового паренька домой отпустили? Липский в бегах, а Шимшон за него голову клади?.. Наш брат, серая скотина, вывезет… Сволочь! На фронте я тебя, подлеца, расстрелял бы!..

Ицкович молчит. Он смотрит с упреком на Шимшона и опускает глаза.

Кузьмичев решается действовать. Он осторожно берет взводного за рукав и пытается его успокоить:

— Хватит… Обругал — и бог с ним…

В вагоне вдруг становится тихо, никто не шевельнется, даже плясун замирает на месте. Взводный мягко отводит руку Кузьмичева и язвительно смеется:

— Очки втираем, господин вольноопределяющийся! Патриотические речи по трактирам произносим! Крестиком козыряем… А крестик за триппер получили… Пороху и не нюхали… Вот он, герой! Царица Мария Федоровна раненым кресты раздавала, ну, и он из венерического отделения подоспел… Не так, скажете, было? Га? Отвечай сволочь!..

Молодой солдатик пляшет и вытирает с лица пот. Взводный смотрит на него с сожалением, спокойно, как будто и не было ночной вспышки.

Ицкович, не поднимая глаз, уходит. Командир опускается на скамью и продолжает есть. После завтрака он подзывает Шимшона, привлекает его к себе и крепко ущемляет его коленями.

— Тебя обманули, мой мальчик, ты слышал? К полку ты не приписан, к маршевой роте тоже… Сруль Липский в бегах, и ты его не заменишь… Возвращайся домой.

У них будет длинный разговор, серьезный, надо выбросить из головы патриотическое вранье Ицковича, Шимшону нечего делать на фронте, незачем зря погибать…

Шимшон вскипает гневом. Кто дал взводному право так разговаривать с ним? Лучше бы он посоветовал это себе… Сам спешит до срока на фронт да еще Кузьмичева за собой тянет… Спасибо на добром слове, но советы его излишни…

Взводный сконфуженно молчит, пожимает плечами и даже краснеет. Ему не хочется ронять себя в глазах солдат, и он заговаривает по-еврейски:

— Ты напрасно сердишься, я хотел тебе помочь… Мне просто жаль тебя. Дома у меня остался братик одних лет с тобой. Я тоже был когда-то человеком, мог жить среди людей. Теперь это мне не по силам. Злоба делает меня бешеным… На фронте за это похвалят, а в тылу иное дело… Я слишком честен для тыловой жизни и еду на фронт переждать войну…

Странно было, что человек, который держит в повиновении взвод солдат, свирепый и неукротимый, так мягко уговаривает его, Шимшона, и конфузится.

— Я не хочу отставать от других, — менее резко говорит Шимшон, — я такой же доброволец, как Кузьмичев, Петренко, Слободов и Иваненко…

Взводный усмехается и снисходительно шевелит бровями.

— Нет, не такой. У каждого свой интерес в войне… Кузьмичев не отстает от меня, он уговорил себя, что обязан лечь костьми рядом со мной. Петренко бежит от сварливой жены, он все перепробовал, осталось одно средство — фронт. Слободов едет за «Георгиями», ему хочется в деревне мужиков пугать. Иваненко спит и во сне штыковые атаки видит. Скучно, говорит он, на свете, охота ему запустить в человека штыком… Э-э-ох! Крестики вам голову вскружили… А знаешь ты, Шимшон, за что их там получают? Вот этот мне дали «за удачную разведку», разнюхал и доставил полковому начальнику бочку вина… Отбил батарею у врага — никто не отличил, обнаружил мину под нашими окопами — спасибо не сказали… Я ношу эти кресты, чтоб показать их цену…

Больше он не проронил ни слова. На станции Подволочиск взводный явился с жандармом.

— Прощай, Шимшон, — сказал он, — всего хорошего… Не сердись на меня… На фронте тебе делать нечего… Не забывай нас…