Испытание временем

Первое, что Шимшон видит пред собой, — это большой портрет царя в багетной раме, карту военных действий и трех жандармов вокруг стола. Двое из них сидят по бокам, третий, в форме жандармского офицера, в пенсне, склонился над бумагами.

— Садитесь сюда, поближе, — приветливо приглашает его офицер, — не стесняйтесь.

Почему он должен стесняться? Он не заставляет себя просить и садится. Судя по всему, тут знают, как обращаться с людьми.

Следуют обычные вопросы: имя, отчество, фамилия, возраст, вероисповедание и отношение к воинской повинности. После каждого ответа офицер поднимает голову, и молния вспыхивает на стеклышках пенсне.

— Еврей… Доброволец… Очень приятно… Похвально… Ваши воинские документы…

У него их нет… Все произошло так быстро… В два дня… Ицкович ему никаких бумаг не дал…

— Допустим… может быть… — соглашается допрашивающий. — Человек проникся вдруг чувством, внезапно решил… Очень вероятно… Вот только скажите мне, какие выгоды видели вы для себя в армии?..

От него требуют правды, и ему нечего скрывать ее. Евреи должны заслужить доверие русского народа, доказать преданность родине кровью своей…

— Правильно, правильно, — искренне доволен офицер, — рассуждения вполне патриотические… Гарантий только мало…

Манеры офицера безукоризненны, в голосе звучит едва уловимый укор.

— Царя иудейского вы распяли, — совершенно серьезно говорит офицер, — где гарантия, что царя православного не казните?

Нет, нет, на этот счет он может быть совершенно спокоен, евреям ничего, кроме равноправия, не надо… И что стоит воля человека рядом с волей всевышнего, разве не он руководит судьбами царей?.. Впрочем, Шимшону все это глубоко безразлично. Его сняли с эшелона и лишили возможности следовать на фронт. Пусть господин офицер сейчас же распорядится…

Господин офицер настаивает на своем:

— Нет, вы согласитесь, что это было чудовищно… Казнить спасителя, которого мир веками ждал!..

Еще раз Шимшон уступает. Он не только принимает на себя вину римлян, но и сурово осуждает невинных предков. Только бы ему дали догнать маршевую роту.

— То дело старое, — вдруг вмешивается другой жандарм, — а зачем вы, жиды, кровь нашу пьете? Христианскую душу на пасху губите?

Это недоразумение, честное слово, недоразумение. Он, Шимшон, ручается — крови христианской они не пьют…

Какое ему до всего этого дело? Разве в этом его обвиняют?.. Он оглядывается и видит четвертого свидетеля их разговора — царя в багетной раме. Четыре головы дышат на Шимшона ехидством и злобой. Электрическая искра зажигает стеклышки пенсне жандармского офицера, и Шимшон видит себя в них раздавленным и жалким…

Печальные дела повторяются… Солнечный осенний день. Школьный двор народного училища. Стройное и строгое здание, обнесенное камнем и железом, с высокими, густыми кленами и душистой акацией вдоль стены. На лестнице — высокая, полногрудая начальница Мария Ивановна Целяриус. Она мило улыбается маленькому Шимшону, гладит его по голове и шепчет ему ласковые слова. «Дети, — сзывает начальница детвору, — идите сюда…» Вокруг нее — ученики; еще возбужденные игрою, они медленно затихают и с нетерпением ждут, что она скажет им. «Детки, — звучит ее ласковый голос, — к нам поступил еврейчик… Смотрите любите его, не обижайте!» Она уходит, а Шимшон робко спускается по лестнице во двор. Ученики четвертого класса обступают его, увлекают в дальний угол двора и кричат ему в ухо: «Ой, вей мир!», «Сруль, Круль, Мошка-вошка!», «Жид, жид, жидюга, приходи ко мне сюда!» Шимшон не совсем понимает, чего от него хотят, и просит их говорить по очереди. Тогда Полишвайка, здоровый мальчик в алой рубахе, подставляет ему ножку. Повиляев, рослый парень в сапогах, плюет Шимшону в лицо. Герман запускает в него камнем. А тихоня Петров все это с насмешкой наблюдает.

Шимшон смотрит на лица жандармов, и ему кажется, что один из них — Повиляев, другой — Полишвайка, третий — Герман, а четвертый, что в багетной раме, — Петров… Они выросли за эти годы, окрепли и возмужали, их гнев будет ужасней, месть страшней…

— Полишвайка! — командует вдруг жандармский офицер, и стеклышки его пенсне мечут молнии.

Жандарм вытягивается и опускает руки по швам.

— Доставь арестованного по назначению!

— Слушаюсь.

Поворот на носках… Жандарм ставит Шимшона лицом к двери и сильным пинком в зад выталкивает из помещения. Шимшон проносится через коридор. Еще пинок — и он со всего разбега влетает в камеру. Он тяжело переводит дыхание, в голове шумит, а перед глазами неотступно стоит четвертый свидетель, в багетной раме, с ехидно-злобным выражением лица…

Евреи окружают его. Старик с длинной бородой горестно качает головой, другой, со шрамом на щеке, усмехается, девушка протягивает к нему розовую руку и забывает закутаться в свой рваный платок.

— За что это они вас?

— Вам больно?

— Сядьте, отдохните… Дайте ему воды…

Точно старые друзья, они суетятся, подносят ему табурет и с сожалением смотрят на него.

— Наверно, поспорили из-за Христа? — спрашивает молодой человек с распухшим лицом.

— Разве вы слышали? — недоумевает Шимшон.

Ему отвечают со смехом: