Испытание временем

Авремл не упускает случая лягнуть своего врага:

— Я говорю ему то же самое: «Как ты держишь молоток!»

— А вы, Авремл, — настигает и его рука правосудия, — когда-нибудь убьете себя. Молотком раскроите себе череп. Не нагибайтесь так низко…

Оба делают вид, что не поняли намека мастера, и продолжают разговор.

Рядом перешептываются Бенцион Смоляров, владелец яичного склада, и бывший приказчик его, Эля. Они однолетки, но оттого ли, что хозяин — полный, стройный мужчина, с чисто выбритым лицом и пышными, расчесанными волосами, а приказчик — маленький, коротконогий, обросший заметными пейсами, кажется, что он значительно старше хозяина. Голос Смолярова — уверенный, твердый; голос Эли — мягкий, вкрадчивый. Во время разговора он становится на кончики пальцев и перегибается, как бы для того, чтобы все, до мельчайшей интонации, донести до хозяйских ушей.

— Я люблю бывать во дворе присутствия, — говорит приказчик, — зайдешь, посмотришь: кого приняли, кого забраковали, почему, за что?.. Все мы в руках бога, сегодня пользуешься отсрочкой, а завтра надевай шинель — и марш.

Он озабоченно морщит лоб и вздыхает.

— Что же вы там видели и слыхали? Говорят, там настоящее гулянье… Бедняки забросили свои дела и околачиваются во дворе присутствия.

Смоляров улыбается. Уж он их знает, эти нищие ужасные болтуны.

— Я пожелал бы моим врагам такое гулянье. У одного сын, у другого брат, зять, шурин призываются. У старухи Геси взяли единственного сына, она шла по улице и причитала: «Боже мой, боже мой, я надеялась на покойницу бабушку… Я просила ее заступиться пред богом… Сорок постов не помогли…»

Хозяин хохочет:

— «Сорок постов не помогли», ха-ха-ха-ха! «Надеялась на покойницу бабушку»…

— Почему вы смеетесь? — обиженно, но все еще почтительно говорит приказчик. — У бедняков одна надежда — на бога.

— Бросьте философствовать, — раздражается Смоляров, — расскажите еще что-нибудь.

Эле не до смеха, он никого не обязан веселить.

— Что вам рассказывать? Плохо… Режут, косят, отдают подряд всех. Марш на фронт — и никаких.

Чтобы сделать приказчика разговорчивей, хозяин прикидывается огорченным:

— Режут? Скажите пожалуйста!

— Никого не щадят: с пороком сердца принимают, с трахомой…

— Неужели с трахомой?

— Даже с чахоткой.

— И никаких отсрочек?

— Где уж, на испытание не посылают… Забирают всех…

Хозяин снова хохочет. Бестолковые люди, почему они не устроились, как он, на заводе? Прозевали?

— Не все же, м-сье Смоляров, богачи…

Ответ почему-то бесит хозяина, и он кричит, точно они на яичном складе:

— Замолчите, пустая мельница! Много вы понимаете!

Проходит немного времени, и Смоляров снова заговаривает:

— Что вы замолкли, Эля, воды в рот набрали?

— Вы же приказали мне молчать…

На заводе они в равном положении, нет больше ни приказчика, ни хозяина, но никогда Эля не осмелится ответить Смолярову дерзостью на дерзость.

— Как дела вашего зятя?

— Ничего, слава богу, выехал на геморрое.

— Все-таки выехал…

Смоляров опять хохочет. Эти бедняки — сущие комики, с ними веселей, чем в театре.

— Это, конечно, большое счастье. А племянник ваш?

— У племянника грыжа…

— Слава богу за грыжу, — потешается Смоляров, — шестьдесят шестая статья — кошерная статья, с нею ходят в синагогу.

Эля молчит. С него довольно, пусть этот хохотун потешает себя сам.

Шапочник Меер-Бер и Юдель-комиссионер, работающие на прессах, рассказывают друг другу:

— Мой Гершка совсем не плохо выглядит. Кашляет изрядно, по ночам задыхается.

— А мой Семка — покойник, краше в гроб кладут. Они испугаются в присутствии.

— Вам можно, Меер-Бер, позавидовать. Что делал себе ваш мальчик?

— Ничего особенного, не ел, не пил, не спал, глотал кофеин и нюхал серную кислоту… А ваш?

— Мой налегал на хинин. Говорят, очень хорошо действует на сердце, вызывает настоящий порок…

Потолковав о детях, шапочник и комиссионер начинают говорить о хозяине и сразу теряют спокойствие. Бессильный гнев душит их.

— Подумайте, Юдл, в чьих руках наша жизнь, кто нами командует — Мотель-жестяник, выскочка!

— Оставьте, какой он Мотель-жестяник? — со злобной иронией возражает Юдель. — Его зовут Марк Израилевич Гомберг.

Он высоко поднимает брови и с деланным изумлением выкатывает глаза.

— Помните, как этот Марк Израилевич с женой ссорился? Вся толкучка сбегалась… Теперь его «мадам» уже не Двойра, а Вера Константиновна.

Юдель смеется, но лицо его при этом сохраняет сердитое выражение. Смех рвется изнутри, точно его загнали вглубь и крепко стиснули там.

— Я говорю ему: «Гомберг, голубчик, спасите моего Гершку, примите его на завод…» Знаете, что он ответил мне? «Я не могу пригреть детей всех евреев». — «Не можете? Почему же вы пригреваете детей богачей?» — «Дайте мне, — говорит этот злодей, — триста рублей, и ваш Гершка останется дома…» Прихожу к раввину, умоляю, плачу, прошу помочь мне. Он разводит руками и говорит: «Не могу!» — «Почему?» — «Одно дело — братство, а другое — коммерция…»