Испытание временем

— Сознаюсь вам, Юдл, как отцу родному: три года я обманывал евреев, таких же бедняков, как и сам… Драл с них проценты, подсовывал им гнилой товар и накопил так сто рублей. «Возьмите их, — говорю я Гомбергу, — пощадите моего Семку, он один у меня…» Разбойник этот швырнул мне деньги в лицо: триста рублей, ни копейки меньше!..

У каждого свои мысли и заботы, всякий печалится по-своему. Шимшон стоит за бормашиной, в руках у него рычаг с прикрепленной подковой. Рычаг упирается в бедро, метчик вгрызается в отверстие железа, оставляя за собой нарезку для винта. Работа медленно подвигается, патрон не в порядке, метчики — плохой закалки — ломаются, где уж там сдельничать, выгнать бы свои шестьдесят копеек в день.

Муне повезло, он достал старый метчик, отточил его и уже нарезал кучу подков. Ему надо теперь стараться, показать себя молодцом, за ним следят во все глаза. Мастер Дворниченко немало потрудился, пока разнюхал, в чем дело. О, Муня умеет быть осторожным! Кого угодно обманет. Без треска и хвастовства. Провалится — вида не подаст, тихонько начнет сначала. Редкий парень этот Муня, говорит медленно, думает долго и тяжело, зато скажет — кончено, ничего лучше не придумаешь… Напортил ему Моська Смоляров, сопляк, прикинулся простачком, выведал все и донес мастеру. Подковы эти никуда не годятся, отточенный метчик дает негодную резьбу. Дворниченко отозвал Муню в сторону, подступил к нему с кулаками и бросил ему в лицо: «Бунтовщик, крамольная сволочь», — и тут же помчался к Гомбергу. Гомберг явился в цех, заложил руки в карманы и спокойно стал поддевать Муньку. Он смеялся, отпускал колкие словечки по адресу Нухима, и казалось, ему ничего не стоит проболтать так три дня. Но Гомберг не довел игры до конца, он потерял терпение.

В самом деле! Обращаешься к мальчишке, а он спокойненько стоит у бормашины и нарезает подкову за подковой… Что здесь, представление, театр?..

— Почему ты молчишь, сучий сын? Говори, бес твоей матери!

— Вы мне мешаете, — спокойно сказал Мунька, — я не выгоню из-за вас поденки.

Гомберг затопал ногами и сразу же утратил свою важность. Он метался, грозил всех разогнать, вызвать фабричного инспектора, носился взад и вперед. Крикнет что-то и побежит, крикнет и опять понесется. Привычку эту он принес с собой с толкучки, — скажет, бывало, покупателю цену, махнет рукой — и марш в угол: дескать, кончено, ни гроша не сбавлю. Он кипятился, смотрел на одних волком, а дайону, сыну раввина, и торговцам улыбался: извините, мол, за беспокойство, господа… Кончилось тем, что Гомберг остановил бормашину, вырвал из рук Муньки подкову и крикнул: «Убирайся вон!» Тогда и Шимшон снял свой замасленный фартук, остановил бормашину и стал вытирать руки. «А ты куда собираешься?» — спросил его хозяин. «Я с Мунькой поступал к вам, вместе мы и уйдем…» В ту же минуту остановился токарный станок и перестал верещать штамповочный пресс. С Муней уходили Элка-токарь, ловкий парень, мастер на все руки, и Земка-механик — лучший слесарь. Гомберг некоторое время стоял как столб, затем рассмеялся и долго держался за бока, хохотал до упаду. Была у него такая манера — в тяжелые минуты хохотать, пускать пыль в глаза, вы, мол, как хотите, а мне весело.

— Ай да Мунька! Ведь ты главарь целой шайки… Ха-ха-ха! Так и быть, на первый раз прощаю тебя.

С тех пор прошло много дней, а с той ночи, когда они впервые явились сюда, — больше двух лет. Неласковая ночь! Их ввели в длинный темный цех, без полов и стекол в окнах. Пахло дымом, горелым маслом и сырой, непросыхающей землей. Холодный ветер, застрявший здесь, видимо, с зимы, забирался под рубашку, в складки одежды и при каждом движении леденил тело. Шимшона поставили за ручной пресс — один подкладывал подкову, а двое налегали на рычаг и продавливали в ней дыру. От работы с рычагом болели руки, ныли плечи, и невыносимо хотелось спать… Одиннадцать часов, пять минут двенадцатого — в эту пору о постели и не думаешь, а тут, как назло, тяжелеет и клонится на грудь голова. Пусть пресс расплющит руку, пусть бранят, пусть… Сон победил все страхи. Холодная струя воды вернула Шимшона к яви — это Гомберг подшутил над новичком.

Потянулись месяцы…

За летним днем приходит долгий вечер. По ту сторону окраины шумит город, сверкают огни. В дворянском собрании концерт, в театре спектакль, в саду оркестр Цодикова. Каждая витрина — кунсткамера, на каждой скамейке — друг. Они улыбаются, смеются, не вспоминают о нем, забыли. В темных аллеях шепчутся парочки, знакомые голоса, знакомые лица… Как это случилось, что все покинули его?