Испытательный пробег

Но кроме основного пунктика, который носил скорее методологический, чем конструктивный характер, у него было еще три конька. Так или иначе, он любил выступать на тему о том, что жизнь современного инженера лишена творчества, он весь в бумажках, в беготне, он далек от настоящего живого дела и вообще талантливому человеку трудно вписаться в инженерно-производственные отношения, когда результаты работы определяются показателем нормативно чистой продукции.

Вот этот показатель НЧП, по мнению Горкина, приносил вреда много больше, чем пользы. Он доказывал, что за высоким показателем может прятаться работа формальная, без души, без мысли, для общества малоэффективная, хотя для премии все тип-топ, ибо как это можно мерить интеллектуальную инженерную продукцию штуками — листами, страницами, приездами, отъездами, черт знает чем, а надо мерить — идеями!

— Как рождается идея, — он разводил руками, — сие есть тайна необсчитываемая…

Еще он настаивал, что машины должны быть организованы в экономичную и эффективную систему. Для каждой дороги — свой автомобиль. Мощный трайлер и многоместный автобус — на междугородную магистраль, небольшие, маневренные, бездымные машины — для городских улиц. У него интересные выкладки на эту тему были.

— Вот и написали бы докторскую, — предложили ему как-то, — очень может быть интересная работа.

— Не буду, — гудел он, надуваясь букой, — я из принципа! Технических наук нет. И автомобильной науки нет! Математика есть, химия, филология…

При этом он Канта вспоминал, который предлагал под наукой понимать приведенную в порядок на основании определенных принципов совокупность знаний, и Эйнштейна, видевшего в науке попытку свести кажущуюся сложность явлений природы (природы!) к неким простым идеям и отношениям.

— Зачем вы меня, инженера, оскорбляете? — нервничал Горкин. — Почему я должен иметь степень, и этим определяется мой профессиональный уровень? Почему? Я — инженер!

— Горе ты мое луковое, — говорила Ася, многострадальная жена упрямого доцента, — ну что ты все кипятишься? Воюешь?

— У меня сорок восемь авторских свидетельств, — огрызался Горкин.

— И хорошо, — говорила Ася, подвигая мужу тарелку гречневой каши с молоком, — ты умный.

— Умный, да… Соли дай, опять недосолила.

Они разговаривали на кухне, рядом в обеих их комнатах, шестнадцать и двенадцать с половиной метров, спали дети, четверо их было у Горкиных — Вячеслав, Петр, Павел и старшая Елена, Аленушка, названная так в честь Асиной мамы.

— Свою идею инженер должен воплощать. Верно? Он ее до завода должен довести, до конвейера.

— Верно, — привычно соглашалась Ася. Она готовила завтрак на утро и краем глаза посматривала на мужа, сидевшего на белой кухонной табуретке совсем по-домашнему, в майке и в трусах, чего в обычное время ему не разрешалось: девочка в доме совсем взрослая. Но тут уж Ася прав не качала, муж заявился домой мрачный, «хоря» отпарковал под окнами, а не в гараж, и, что это значило, Ася понять не могла, терялась в догадках.

У них был черный «хорьх» тридцать шестого года выпуска, личное достижение Горкина, воплощенный в реальном металле грамотный инженерный замысел конструктора, к тому же обеспеченный уменьем и смекалкой дерзкого самодельщика. На машине весь наружный декор, все было родное — фары, подфарники, ручки дверей и багажника, облицовка радиатора, зато внутри специалист мог видеть уникальное сочетание стопятнадцатисильного восьмицилиндрового мотора и коробки передач от грузовика ГАЗ-53; передней подвески от «Волги»; заднего моста от беспородной иномарки без названия; гидроусилителей тормозов собственной конструкции и так дальше с миру по нитке, с бору по сосенке, но с большим пониманием дела.

Алексей Митрофанович сам окрасил свой автомобиль, отполировал у себя в гараже, сиденья обил мягким серым сукном, деревянные накладки на двери ошкурил, покрыл морилкой под орех, все болтики в салоне, все ручечки, крючочечки поставил хромированные, коврик напольный подобрал в тон, так что Штирлицу было на чем ездить: Горкин согласился было помочь «Мосфильму», но потом рассказывали, что в один из съемочных дней он поинтересовался будто бы: «А чего это они все по-русски у вас говорят? Немцы — и по-русски… Если уж, как было делать, то перевод нужно титрами давать…» Так или иначе, но грубое сочетание кинематографической условности с выверенной подлинностью атрибутов оскорбило Горкина. «У меня авто настоящий», — сказал он и укатил. Так ли, нет ли все было на самом деле, сказать трудно. Некоторые посчитали, что тогда просто вместо машины Горкина на заглавную роль выбрали менее заслуженный автомобиль, и Горкин не смог перенести такой жестокой несправедливости. Обиделся.

А вообще он отличался веселым нравом. Был смешлив. Выезжая со двора в тихий свой замоскворецкий переулок, опускал боковое стекло и, когда оказывался на траверзе милицейской будки-стакана, где за стеклом сидел знакомый регулировщик Фролов, высовывая наружу руку с поднятым кверху большим пальцем, орал:

— Машинка во, моторчик танковый! Да, старлей?!