Испытательный срок

– Офицер Некрасов, не раздражайте, пожалуйста, Графиню, – попросил лектор; кажется, даже обеспокоенно. Ему и самому не по душе было соседство нежити. Ослик – тот и вовсе корчился на пушистом ковре, жалобно хныча. – Как видите, наш волхв-недоучка сейчас для вас не опасен. В отличие от некоторых ваших весьма опытных коллег. Вы, кстати, никогда не пробовали пользоваться зовом по имени?

– Пошёл к лешему, – выплюнул Макс и тут же об этом пожалел. Ледяная удавка захлестнула его шею; нелепая будет смерть…

– Ослик! – встревоженно окликнул лектор, и его помощничек отчаянно застонал.

– Графи-и-иня… Сде-е-елка…

Холод мгновенно отступил; остались только когтистые лапы на предплечьях. Макс осторожно скосил глаза: на бледной, похожей на глубоководного морского гада ладони недоставало мизинца.

– Максим Николаевич, – осторожно произнёс лектор, нервно поддёргивая белоснежные манжеты, – верните, пожалуйста, то, что вы взяли. И всё, что успели сфотографировать, вам придётся удалить. Я вынужден просить вас помалкивать о нашей организации… и вообще обо всём, что касается этого вашего дела. Сюда вы также приходить больше не будете.

Пусть заставит! Леший с ней, с ручкой и с фотографиями; выбраться бы, и Верховский уже через час сюда нагрянет в компании Мишки с Костиком и, так и быть, вооружённого отряда безопасников… Всем своим видом демонстрируя покорность, Макс медленно вытащил из кармана завёрнутую в пакет ручку, уронил на пол. Стараясь не замечать стискивающих руку холодных пальцев, удалил одно за другим все сегодняшние фото. На глаза попался последний их с Ирой снимок; она грустно улыбалась, он скрывал тревогу куда лучше…

– Максим Николаевич, я надеюсь, что вы проявите здравомыслие, – с фальшивой заботой в голосе сказал лектор. – Позвольте-ка, я кое-что вам покажу…

Холёными пальцами он выудил из внутреннего кармана пиджака дорогой телефон, развернул во весь экран профессиональный снимок – хоть сейчас в газету или на новостной сайт. Небольшой зал, не в пример скромнее, чем здешний роскошный лекторий. Со сцены вещает мужичок средних лет – попроще, чем этот хлыщ, но с такой же благостной рожей, и рядом суетится румяный Ослик. А в первом ряду, с бессмысленно-счастливой улыбкой на лице, с хорошо знакомой необъятной сумкой на коленях…

– Ваша матушка, Максим Николаевич, находит наши семинары весьма познавательными, – узкие губы растягиваются в лживой холодной улыбке. – Если вы будете благоразумны, ей ничего не грозит. Чтобы вы не забывались, Графиня за вами присмотрит… Ослик, прикажи, пожалуйста.

Недоумок что-то проблеял – Макс не вслушивался. Он тупо глядел туда, где только что светился глянцевитый экран. Нежить, кажется, разжала лапы, оставив на память ощущение холода; тёмная дымка распласталась вдоль пола, слилась с собственной Максовой тенью. Идиот… Какой же он идиот… И близко не представлял, какой тут на самом деле гадюшник, и полез, один, без страховки, никому не сказавшись… Выпендриться хотел, дурень…

– Не переживайте так, – с видимым облегчением сказал ему лектор. – В конце концов, нужно мыслить позитивно. Можете вернуться к обычным своим занятиям, но не забудьте о моих просьбах. Я вам доверяю.

Если бы Макс мог дотянуться, он врезал бы по самодовольной лощёной морде. До него доходило понемногу: нельзя теперь в отдел. И домой нельзя, и в родной город, и к Верховскому. Как прокажённому. Как проклятому.

Кожу ему холодило мёртвое серебряное колечко.

LIII. Пламя во тьме

Дни тянулись за днями. Очень быстро стало ясно, что в пять суток уложиться не выйдет: то и дело приходилось закладывать крюки, огибая разбитый в поле воинский лагерь или какую-нибудь недостаточно благонадёжную деревеньку. Часть вины за промедление лежала на Ире. Не привыкшая к изнурительным физическим нагрузкам, она окончательно выбилась из сил уже к концу второго дня пути; вернее, дарёных сил как раз хватало, но чем дальше, тем неохотнее поддавалась целебным чарам мышечная боль. Из-за этой хронической усталости, а ещё из-за зачастивших кошмаров постоянно не получалось выспаться, хотя Ярослав и не будил её, позволяя подольше отдохнуть на привалах. Он не упрекал спутницу и вообще вёл себя подчёркнуто вежливо. Как и подобает профессионалу, которому в нагрузку к заданию приходится вполглаза присматривать за путающимся под ногами гражданским населением.

Ира потеряла счёт ночам, проведённым у костра, под тёплым шерстяным плащом – в лесу или в поле, смотря где застигали их сумерки. Зарецкий позволил себе ночной сон лишь однажды; в тот раз они углубились в непролазные лесные дебри, а пламя костра, полыхавшего до самого рассвета, было не обычным, жёлто-рыжим, но бледно-золотым, словно сгустившийся солнечный свет. Нежить его боялась. Проснувшись в очередной раз от дурного сна, Ира различила в ночной тьме недобрые фосфоресцирующие огоньки; лесные твари бродили вокруг, но к очерченной светом границе не приближались. Ира перебралась тогда поближе к костру; рядом с весело танцующим пламенем она чувствовала себя защищённой.