Источник

The weight of hope and relief together was too great.	Слишком велик был груз надежды и облегчения.
When Roark approached the door of what had been the Banner Building, he saw that the sign, the Banner's masthead, was gone. Nothing replaced it.	Подойдя к тому, что было редакцией, издательством и типографией "Знамени", Рорк увидел, что вывеска снята.
A discolored rectangle was left over the door.	Над входом остался только след от неё.
He knew the building now contained the offices of the Clarion and floors of empty rooms.	Он знал, что в здании теперь размещались службы "Клариона" и целые этажи пустовали.
The Clarion, a third-rate afternoon tabloid, was the only representative of the Wynand chain in New York.	"Кларион", третьестепенная ежедневная газета меньшего, чем "Знамя", тиража формата, - вот всё, что осталось от концерна Винанда в Нью-Йорке.
He walked to an elevator. He was glad to be the only passenger: he felt a sudden, violent possessiveness for the small cage of steel; it was his, found again, given back to him.	Он направился к лифту и обрадовался, что оказался единственным пассажиром - эта тесная стальная кабинка словно принадлежала ему и никому другому, он снова обрёл её, ему её возвратили.
The intensity of the relief told him the intensity of the pain it had ended; the special pain, like no other in his life.	Глубина испытанного им облегчения лишь подчёркивала силу той боли, которая наконец отступила, - боли особой, ни с чем не сравнимой.
When he entered Wynand's office, he knew that he had to accept that pain and carry it forever, mat there was to be no cure and no hope.	Но войдя в кабинет Винанда, он понял, что ему придётся смириться с болью: надежды не оставалось.
Wynand sat behind his desk and rose when he entered, looking straight at him.	Когда он вошёл, Винанд встал из-за стола, глядя прямо на него.
Wynand's face was more than the face of a stranger: a stranger's face is an unapproached potentiality, to be opened if one makes the choice and effort; this was a face known, closed and never to be reached again.	Лицо Винанда не было лицом незнакомого человека; лицо незнакомца - неизвестная земля, её можно открыть и исследовать, будь на то воля и желание.
A face that held no pain of renunciation, but the stamp of the next step, when even pain is renounced.	Тут же было знакомое лицо, которое замкнулось и никогда не откроется. В нём не было боли самоотречения, это было лицо человека, отказавшего себе даже в боли.
A face remote and quiet, with a dignity of its own, not a living attribute, but the dignity of a figure on a medieval tomb that speaks of past greatness and forbids a hand to reach out for the remains.	Лицо отрешённое и спокойное, полное собственного достоинства, но не живого, а того, которое запечатлели изображения на средневековых гробницах, - достоинства, говорящего о былом величии и не позволяющего касаться останков.
"Mr. Roark, this interview is necessary, but very difficult for me.	- Мистер Рорк, эта встреча необходима, но очень тяжела для меня.
Please act accordingly."	Прошу вас принять это во внимание.
Roark knew that the last act of kindness he could offer was to claim no bond.	Рорк понял, что должен сделать последний жест милосердия, который он мог сделать: не показывать, что между ним и Винандом сохранилась какая-то близость.