Истоки славянской письменности

Работа Потоцкого получила очень большой резонанс в славянских странах. Она заставила учёных пересмотреть свои взгляды на историю культуры славян и сделать некоторые выводы, которые, на наш взгляд, небезынтересны с научной точки зрения даже в наши дни. Так, польский историк Лаврентий Суровецкий в своём докладе «Нечто о рунических письменах» в 1822 году отмечал следующее: «…Все главные европейские народы употребляли гласные письмена и имели собственные почерки; однако ж в отношении к народам славянским, по причине недостатка достоверных памятников, сие чрез долгое время подвержено было сомнению и придало некоторым писателям смелость оспаривать у славян оное преимущество. Может быть, многие, основываясь на сём предположении некоторых учёных, поверили бы, что народ, многие века обладавший обширными странами, превышавший числом все прочие после падения Римской империи, рассеянный по большей части Европы и имевший тесные сношения с самыми просвещёнными в то время странами, что сей народ не употреблял письмён; если бы случайно вырытые из земли истуканы и многие орудия с надписями не открыли бы ошибочного в сём отношении мнения учёных…» (II, 58; 183). Последние процитированные строки Суровецкого — это о прильвицких находках. Далее: «Находящиеся на сих древностях рунические надписи тем основательнее названы славянскими, что оные выставлены на статуях божеств, несомненно, принадлежащих славянам, и что в них точно замечается славянское наречие. В них, равно как и в прочих северных рунах, сохранилась первоначальная простота, а потому и большое сходство с теми, которые ещё не подвергались переменам. Многие писатели, увлечённые сим обстоятельством, составили неосновательные догадки об их начале. Одни из них полагали, что славяне заимствовали руны у своих соседей, норманнов; другие, напротив того, утверждали, что норманны заимствовали оные у славян или какого-нибудь другого народа; первые в подтверждение своих предположений ссылались на известное множество памятников, исписанных сими рунами и находящихся в древних жилищах норманнов; другие же замечали, что сии письмена, без сомнения, заимствованы были норманнами у славян или у кого-либо другого, во-первых, потому, что они не соответствовали ни потребностям сих последних, ни произношению их языка; во-вторых, что славянская азбука содержит в себе буквы, которые вовсе не находятся в норманнской; что, наконец, письмена сих двух языков чувствительно между собою различаются» (II, 58; 172–174). Как видим, Суровецкий уже не сомневается в принадлежности рун славянам. Пересказывая же возникшие в науке мнения о происхождении славянских рун, излагает интересную идею, а точнее, даже две идеи: 1) не только славяне могли заимствовать у скандинавов руны, но мог иметь место обратный процесс (т. е. скандинавы заимствовали у славян); 2) славянские и скандинавские руны могли возникнуть самостоятельно, независимо друг от друга. Эти точки зрения вполне согласуются с тем, что мы говорили чуть выше. И, на наш взгляд, несколько излишне ироническое замечание В. А. Чудинова по поводу только что процитированных слов Суровецкого: «И это при том, что рунические памятники в Скандинавии к этому моменту (т. е. в 20х годах XIX века. —

И.Д.

) исчислялись сотнями, тогда как находки у славян можно было буквально перечесть по пальцам» (II, 58; 174). Подобное вполне может быть объяснимо. Скандинавия, в отличие от тех славянских областей, где могла быть распространена руника, не подвергалась завоеванию. Христианизация не была там связана с истреблением культуры покорённых язычников (да и самих язычников тоже). Достаточно вспомнить, что славянский город Ретра и его храм, в котором и находились прильвицкие идолы, были уничтожены германцами. Жрецы, видимо, и зарыли фигуры богов и предметы храмовой утвари, спасая их от гибели. Что ни говори, но шансов уцелеть у памятников славянской рунической письменности было куда меньше, чем у памятников руники скандинавской.