Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Гизо и Тургенева объединяли не только профессиональные занятия историей, определенное сходство историографических, методологических позиций (что проявилось в отзывах Тургенева на «Историю английской революции» Гизо). Гизо помогал А.И. Тургеневу получить доступ в архивы и библиотеки для поиска источников по истории России, о чем свидетельствуют не только записи самого Тургенева, но и сохранившиеся в архиве Тургенева письма к нему Гизо. Последний рекомендовал Тургенева директорам четырех публичных парижских библиотек, которые, как писал Гизо, «приложат все старания, дабы облегчить ваши поиски и сделать их по возможности исчерпывающими»[748].

О вечерах, проведенных в 1832 году в Париже с Гизо, Мишле, Тьером, сообщает в своих записках и видный публицист, один из основоположников славянофильства Александр Иванович Кошелев (1806–1883), отмечая, что эти вечера были для него так интересны, что он не пропускал ни одного из них, уходя в числе последних гостей[749]. Сочинения Гизо также были хорошо известны в России, что подтверждается многочисленными примерами из переписки этого времени. Так, например, Н.В. Станкевич, сравнивая понимание истории Шеллинга и Гизо, признавался в письме Я.М. Неверову: «Мне больше по сердцу мысль Гизо – представить в истории постепенное развитие человека и общества»

[750]. В 1830-е годы Н.В. Станкевич дважды обращается и к книге Минье, называя ее своеобразным пособием по новой истории, необходимым для уяснения главнейших сведений, а также включает в список книг, которые планировал прочитать, готовясь к путешествию в Европу[751]. Такая практика была весьма распространена среди русского образованного общества, о чем свидетельствует еще опыт Карамзина. По мнению М.И. Гиллельсона, труды Гизо и Минье серьезно повлияли на формирование и развитие исторических взглядов целого ряда представителей русского просвещенного общества:

Они оказали, несомненно, воздействие на эволюцию исторических взглядов Жуковского, а через него, можно полагать, способствовали первоначальному ознакомлению Пушкина с трудами французской романтической историографии[752]

.

17/5 декабря 1825 года Тургенев записал в своем дневнике:

Разогнал грусть в обществе Гизо с Минье, автором «Истории французской революции» (которую я читал в Карлсбаде). <…> Говорили о состоянии умов во Франции, о степени просвещения до и после революции в некоторых классах народа[753].

То, что Тургенев обсуждает с Минье и Гизо, авторами трудов по истории французской и английской революций, вопрос о степени просвещения во Франции, далеко не случайно. Просветительское ядро мировоззрения русских интеллектуалов первой половины XIX века обусловливало интерес именно к состоянию образованности, которое считалось показателем прогресса, залогом успешного проведения реформ и неизменно связывалось с мерой свободы в обществе. Кроме того, именно в вопросе о степени просвещения во Франции в период французской революции А.И. Тургенев был не согласен с Минье, так как считал, что просвещенный народ не допустил бы такого кровопролития и всех ужасов террора, и революция имела бы совсем другой характер. Выписывая фразу «Au jour de l’explosion, un seul fait restoit réel et puissant, la civilization générale du pays»)[754], – Тургенев комментирует: «Во французской революции господствовало страшное единство всего нового»[755]. И тут же он добавляет свой вопрос: «Где общая образованность во Франции – в минуту революции? И тот ли был характер оной, есть ли бы она разразилась над просвещенною во всех классах народа Франциею?»[756]

Обращает на себя внимание присутствие в текстах Тургенева эмоциональных оценок революции, сравнение с бурей, грозой, что может быть как результатом влияния романтизма на исторические представления, так и акцентировкой разрушительного характера революции[757]. Можно предположить, что метафора бури могла быть навеяна книгой Минье, который достаточно часто ее использовал («Ураган уносит и разбивает целую нацию среди бурь революции», «отличительное свойство подобной бури заключается в том, что она ниспровергает всякого, кто старается утвердить положение свое», «выходя из бешеной бури, все чувствовали себя ослабевшими и разбитыми» и т. д.)[758]. В то же время сравнение революции с бурей, грозой встречается достаточно часто в романтической историографии, становясь постепенно устойчивым образом в историческом сознании.