Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом

Среди сочинений, оказавших влияние на формирование образа французской революции в русском просвещенном обществе, отметим и сочинение Жермен де Сталь «Размышления о главных событиях французской революции» (1818), которое было довольно популярно в России[762], а также произведение Вальтера Скотта «Картина французской революции, служащая вступлением к жизни Наполеона Бонапарте». Обращает на себя внимание данное шотландским романистом изображение бунта черни – жестокого, яростного, подстрекаемого руководителями революционных парижских клубов, – иллюстрация того, как свобода превращается в деспотизм. Явно негативные коннотации в описании французской революции у Скотта проявляются не только в употреблении слов «бунт», «чернь» («подлая чернь многолюдного города, всегда готовая на буйства и грабеж», «подозрения буйной черни, сделавшейся свирепою от привычки и безнаказанности»

[763]), но и в постоянном проведении мысли о необходимости принятия твердых мер для устранения беспорядков, устрашения черни, которые могли предотвратить дальнейшую трагедию. Представления об опасности власти народа, которая легко превращается в деспотизм, были весьма распространены среди русских интеллектуалов еще в XVIII веке, и события французской революции стали для них еще одним подтверждением опасности народовластия. При этом исторический опыт дополнялся суждением о невозможности народного представительства в России, со ссылками на уровень образования народа. Хотя, например, для Карамзина даже степень просвещения общества не являлась достаточным основанием для ограничения самодержавной власти. Великая французская революция навсегда убедила его в опасности безначалия, народных волнений, подтвердив уроки античной истории. Поэтому даже просвещенная Германия, с его точки зрения, не нуждается в народном представительстве: «Сапожники, портные хотят быть законодателями, особенно в ученой немецкой земле. Покойная французская революция оставила семя, как саранча: из него выползают гадкие насекомые»[764]

. Распространение идеи народного представительства, ограничения самодержавной власти порождает страхи во многом под влиянием европейских революций, несмотря на стремление к обузданию властного произвола в России. Интеллигенция осознает угрозу, таящуюся во власти народа, что подтвердил опыт европейских революций. «Самовольные управы народа бывают для гражданских обществ вреднее личных несправедливостей или заблуждений государя»[765], – эту мысль настойчиво проводит Карамзин в «Записке о древней и новой России». Народная свобода не является абсолютной ценностью и, более того, может привести к той же несвободе, но в другом виде. В первой половине XIX века ясно осознается опасность замены одного деспотизма на другой, деспотизма самодержавия на деспотизм народа. «Всякий абсолютизм приводит мою кровь в волнение, но абсолютизм в красной шапке так же мне противен, как святому дьявол», – писал Жуковский А.И. Тургеневу

[766].

Представления о французской революции 1789 года транслировались и с помощью сочинений античных историков; происшествия во Франции XVIII века описывались как факты истории древнего Рима, с использованием соответствующих цитат. В этом случае акцентируется не столько связь прошлого и настоящего, сколько повторение явлений минувшего, сходство различных исторических эпох и событий, определяемое властью традиции и представлением о неизменности человеческой природы. Карамзин в «Пантеоне иностранной словесности» публикует фрагменты сочинений Ливия, Тацита, Саллюстия, Светония, из которых «создается» история французской революции[767]

. Этот перевод Карамзин сопровождает небольшим предисловием:

Несколько ученых французов издали сей опыт истории, столь любопытный. Они не прибавляют ни слова к Латинским классикам, переводят их и ставят внизу текст. Вот их предисловие: «Французская Революция ждет еще своего Историка, и долго будет ждать его… Писатель, могущий предпринять такое великое дело, должен еще родиться! Пока Небо не дарует нам сего гения, мы можем, по крайней мере, находить главные черты нашей истории в славнейших классиках древности… Многие места в их сочинениях суть верные зеркала, в которых мы себя видим. Сходство так велико, что оно изумляет и трогает до глубины сердца»[768].