Важно отметить, что представления русского просвещенного общества о французской революции складываются не только благодаря историческим сочинениям. Важное место, особенно на начальном этапе формирования исторических взглядов, занимает непосредственное общение с людьми, которые так или иначе оказались очевидцами или участниками революционных событий. Среди таких людей выделяются прежде всего французские эмигранты, которые спасались в России от бедствий революции и часть которых стала новыми воспитателями русской дворянской молодежи. По словам Ключевского, «на место гувернера-вольнодумца становится аббат – консерватор и католик, это был гувернер третьего привоза»[771]
. В то же время Герцен вспоминал о своем учителе французского языка Бушо, который поведал ему об эпизодах 1793 года и о том, как он уехал из Франции, когда «развратные и плуты» взяли верх. Герцен отмечает значительное влияние рассказов наставника на его представления о французской революции, например роль фразы Бушо об измене короля отечеству и справедливости приговора, вынесенного ему судьями: «Этот урок стоил всяких субжонктивов; для меня было довольно; ясное дело, что поделом казнили короля»[772]. Д. Шляпентох в исследовании, посвященном влиянию французской революции на русскую интеллектуальную жизнь второй половины XIX – начала ХХ века, писал, что французская революция во многом определяла философские взгляды Герцена. А.И. Герцен останавливался на этом вопросе во многих своих работах, а в «Письмах из Франции и Италии», «С того берега», «Былом и думах» он обсуждал французскую революцию в деталях, и его подход к ней развивался вместе с эволюцией его собственной философии. Д. Шляпентох выделил соответственно четыре этапа в развитии подхода Герцена к французской революции 1789 года[773]. Слова-символы французской революции прочно вошли в интеллигентский дискурс и могли использоваться для представления других политических событий, определения сущности политических взглядов и направлений. Так, А.И. Герцен, описывая в «Былом и думах» противостояние славянофилов и западников, использует для характеристики двух ветвей славянофильства, отличающихся степенью радикальности воззрений, названия «ультраякобинцы» и «умеренные жирондисты». Первые отвергали все бывшее после киевского периода русской истории, вторые отрицали только ее петербургский период[774]. Французская революция стала знаковым событием не только для Герцена и других западников, постоянно обращавшихся к европейскому историческому опыту, но и для славянофилов, также сформировавшихся под влиянием европейских идей. Например, Герцен называет Ивана Киреевского поклонником свободы и великого времени французской революции[775]. Параллели проводятся между характером личных отношений среди деятелей французской революции и персональными связями в русской интеллектуальной среде. Это касается прежде всего соотнесения личного и общественного, формирования стратегий поведения по отношению к идейным противникам. Имеется в виду принципиальность, твердость в отстаивании своей точки зрения, несмотря на дружеские отношения, и даже готовность разорвать личные отношения по идейным соображениям. В сознании некоторых представителей революционно настроенной русской интеллигенции происходит определенная идеализация образа французских революционеров.Личные отношения много вредят прямоте мнений. Уважая прекрасные качества лиц, мы жертвуем для них резкостью мнений. Много надобно сил, чтобы плакать и все-таки уметь подписать приговор Камиллу Демулену[776]
.Герцен с присущей ему наблюдательностью сумел заметить очень важную черту в отношении части русской интеллигенции к французской революции. Такой особенностью было создание целостного эмоционального образа, который не совместим с критическим осмыслением исторического процесса, что приводит к сакрализации и самого явления, и лиц, с этим образом связанных. В качества примера можно привести характеристику отношения Н.Х. Кетчера к французской революции[777]
, данную А.И. Герценом: