Истории Ворона

Матвей послушался. Он всегда слушался Злотого – и не только потому, что тот был старше или мог в пылу спора всадить финку под ребра, руководствуясь загадочными арестантскими понятиями. Поджарый, жилистый, обсыпанный наколками поляк обладал нюхом, безошибочным чутьем на опасность и наживу. Лагерь превратил его в волка, привыкшего доверять не рассудку, но инстинктам. И Матвей успел убедиться в том, что инстинкты эти сбоев не дают.

Он заглушил двигатель. Злотый вылез наружу, сунул в зубы папиросину, размял затекшие ноги и, не оглядываясь, направился к ближайшему дому. Шел неспешно, расслабленно, походкой человека, которому не о чем переживать и нечего бояться. Когда он скрылся за калиткой, Матвей тоже выбрался из машины, протер ветошью запылившуюся лобовуху, взглянул на часы «Луч», доставшиеся ему вместе с «Победой». Половина четвертого. Достаточно времени, чтобы доехать до следующей деревни – изрядно потрепанная карта области лежала на переднем сиденье, и в ней карандашом был проведен вполне определенный маршрут. Через двое суток они должны были вернуться почти туда же, откуда начали, и, оставив автомобиль в каком-нибудь овраге неподалеку от колхоза «Искра», двинуть в Соликамск, а затем в Пермь, где у Злотого имелись знакомства. На досках – то бишь иконах – можно прилично заработать, если обратиться к правильным людям.

На свою долю Матвей мечтал рвануть в Москву. Прогуляться по Красной площади, поглазеть на Кремль, а может, даже попасть на какую-нибудь встречу с первым космонавтом. Придумать вопрос похитрей, задать его из зала. Если, конечно, хватит мозгов на нормальный вопрос.

Еще раз пройдясь ветошью по стеклу, он сунул ее в карман, удовлетворенно оглядел результаты своего труда. С другой стороны, на приборной панели, лежала пачка папирос, оставленная Злотым. Матвей сунул руку в окно, вытащил папироску, достал из перчаточника спички. Бог с ним, с вопросом, лучше всего будет попросить у Гагарина закурить. Вот так, просто, будто у какого-нибудь колхозника, попавшегося навстречу. Не откажет ведь. Матвей затянулся и уставился в небо. Гагарин Гагариным, а к ним оно, похоже, особой симпатии не питало – с востока, с холмов, наползала сизая распухшая туча. Вот и кончились ясные деньки.

– Эй, Мотька! – позвал Злотый, возникнув в калитке. – Давай-ка сюда.

Его голос и интонация насторожили Матвея. Почему-то подумалось, что стоит сунуться за забор, как поляк набросится с ножом. Тем не менее он подошел и последовал за старшим, когда тот повел его через двор к приземистому, покосившемуся хлеву.

– Ты ж деревенский, – сказал Злотый. – Глянь, что это за беда?

Матвей, пригнув голову, шагнул в пахнущий палой листвой полумрак. В двух дощатых загонах лежали мертвые козы. Помутневшие глаза их просели внутрь, а вывалившиеся из оскаленных, окоченевших пастей языки были сухи, словно готовая к употреблению махра. Деревянную стену над одной из туш покрывали темные пятна. Приглядываться, чтобы различить оттенок, Матвей не стал. Вынырнул на свежий воздух, покачал головой:

– Хрен их знает. Может, мор напал какой.

– Потому и людей нет? – задумчиво спросил Злотый.

– А их нет?

– Слышь, как тихо? Ни людей, ни собак. Двигай за мной, в хате еще кое-что покажу.

Поднимаясь по ступеням, Матвей заглянул в собачью будку возле крыльца и убедился, что та пуста. В доме он сразу, едва переступив порог жилой комнаты, понял, что хотел показать ему старшой: юго-восточный, красный угол был пуст и выжжен. Полочка для икон обуглилась, стена за ней тоже. Копоть расплывалась по потолку неприглядной кляксой, на полу валялись обгоревшие клочья ткани. Там же, на полу, Матвей заметил следы – грязные отпечатки мужских ботинок. Грязь была давно засохшей и абсолютно черной.

– Встречал такое? – спросил Злотый после пары минут молчания. – Хоть раз?

– Нет. Думаешь, это что-то значит?

– Думаю, – старшой сплюнул себе под ноги, – мы здесь ни хера не найдем.

– Они спалили доски и свалили?

Злотый осторожно приблизился к бывшему красному, а теперь черному углу, провел пальцами по опаленному дереву, поскреб уголь ногтем, пошарил на полке, потом покачал головой.

– Доски не жгли, – сказал он, отряхивая ладони от сажи. – Их прихватили с собой.

Матвей недоуменно осмотрелся. Комната казалась вполне обычной: простенькие половики, давно выцветшие обои, самовар на подоконнике. Несколько фотографий в самодельных рамках. Аккуратно свернутая шерстяная шаль, перекинутая через спинку стула. Возле печи сложены были дрова, а на столе, на скатерти одного с обоями цвета, стоял стакан с чаем. За исключением обезображенного красного угла и черных следов возле, ничто здесь не указывало на случившуюся беду. Казалось, хозяева вот-вот проступят сквозь прозрачный свет, льющийся из окон, соткутся из плавающих в нем пылинок и займутся обычными своими делами. В деревенском доме дела завсегда найдутся.

– Видал, в сенях ни бушлатов, ни фуфаек нет? – сказал Злотый. – Ни валенок, ни галош.

– Ну и что? Тепло же.