История Абулфейз-хана

Стихи:

«Тело есть верховое животное, привязанное на конюшне в день войны,Лучше [поэтому] в день битвы иметь [под собою какую-нибудь] клячу.Выросла из сада нашего существования [роза], полная бутонов,Лучше бы ей быть в уголке головного убора вождей.Сердце — стеклянный сосуд, полный крови горести,

Разбитое камнем случайности оно покидает свою родину».

И [опять], обращаясь к себе, он говорил: «О тело, не проводи в беспечности эту ночь и не забудь своей подруги-[души], ибо завтра тебя напоят из чаши: «всякая душа вкусит смерть»[42], в ней же покой сердец и веселье мыслей. О пленник небытия, покончи же с любовью к своей жизни на коврике михраба!»[43].

Мухаммед Рахим [бий] парваначи был мотыльком, сгоревшим в кружении вокруг украшающей сердце свечи. /15 а/ Но рок и случай, проявив коварство, пресекли нить дружбы между свечой и бабочкой. Когда ужасная весть о всеобщем нападении [на хана] достигла слуха Мухаммед Рахим-бия и он увидел, что стечение людей оказалось на одной стороне и — что может сделать капля с морем, [как и] одинокий всадник с [целым] войском? — он, поневоле завернув ноги раздумья в подол терпения и неподвижности, не предпринял ничего [для спасения своего государства]. Великодушный же хакан проводил ту ночь в Пир-и Марза; большинство его слуг, вроде Шакир мирахура, Афлатуна курчи и Тюря-Кули кушбеги, обратились к нему [с предложением своих советов], как бы ему спастись из сего потопа несчастья. Его величество однако не соглашался[44] [с ними и говорил]: «Что за низость — оставить свою семью в руках злодеев, а самому уйти! В конце концов нужно же умереть, ибо ни одному человеку не избежать смерти. Если пришел смертный час, /15 б

/ то никаким средством не отстранить его! И вот, взвалив одежды существования на верблюда небытия, мы поспешим [теперь] с караваном смерти во след за исчезнувшими [навеки] людьми.

Стихи:

«Вот я отправился следом за исчезнувшим караваном [смерти],Тяжелы у меня воспоминания о своем существовании.Не затрудняй же [себя] раздумываньем об огорчительных обстоятельствах моей жизни,[Ибо] это горестное происшествие вне пределов объяснения!В новогодний сезон сады нашего веселья

Подобны лицам возлюбленных, пляшущих осенней порою [по сборе винограда].От того, что пришел день смерти, стало известно такое положение:Этот мир — преходящ и огорченья мира — тоже преходящи».

Передают, что в то позднее время, когда двери жестокости и насилия раскрылись перед несчастным государем, а [все] виды удовольствий и покоя закрылись перед его лицом и караваны слез беспрестанно /16 а/ катились со станций глаз сего государя через город его ланит, пламя же его тяжелых жгучих вздохов превращало в воду самые бесчувственные сердца, он декламировал следующее стихотворение, применительно к его горестному положению:

Газаль:

«Мое сердце от горести стало кровью, поскольку мне быть в доме траура,Я сегодня хочу расстаться с царством благополучия.

Судьба, как только возымела силу, поступила со мною вероломно,По допущению рока я тоже хотел бы быть вероломным,Каждому я обещал покровительство, [а судьба] поступила [со мною] коварно, и я поражен изумлением.Я не хочу быть знакомым ни с кем в эти дни!Я — Хусейн своего времени[45] и вижу зло от этих отвратительных людей,И лучше бы мне также мучиться жаждою в [пустыне] Кербела, [как и Хусейну]!Следовало [мне], и я испил от людей целый поток несправедливости, —Не упрекай же меня: /16 б/ [я], Убайдулла, буду со смертью в согласии!»