История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре

Первый подход — восприятие Ветхого Завета как книги в полной мере христианской — теряет силу с возникновением признанного корпуса христианской литературы, которая начинает играть для христиан ту же роль, какую древнее Священное Писание играло для иудеев. После этого становится очевидным, что учения, отраженные в Евангелиях и в посланиях Павла, представляют собой новый этап в откровении — и что в образе мысли христиан, таким образом, возникают два Завета: Ветхий и Новый.

Так раннехристианские представления о Ветхом Завете как о христианской книге помогают нам подтвердить то, что мы уже утверждали на основании других свидетельств: в какой-то момент во II веке нашей эры появился Новый Завет, который понимался в том же ключе, что и Ветхий. Конечно, книги, составившие Новый Завет, древнее — послания Павла восходят к 50-м годам — но как корпус текстов, подобный Ветхому Завету, он оформился где-то в промежутке между тем периодом, когда люди еще могли воспринимать ветхозаветный свод книг как христианский — и тем, когда эта идея канула в прошлое, а к Ветхому Завету начали относиться как к преднамеренно дохристианскому (хотя и все еще авторитетному) собранию текстов.

Согласование

Четвертый знак того, что именно во II столетии Новый Завет стал походить на Библию, а не на вольно составленный сборник текстов, мы увидим в свидетельстве о согласовании. С ранних времен читатели замечали в Евангелиях противоречия: от легких расхождений в формулировках до серьезных разногласий в повествовании о жизни Иисуса и в том, как рассказывалась сама его история. В главе 8 мы уже читали о том, что предпринималась по меньшей мере одна попытка разрешить проблему, которую эти различия представляли для христиан. Этой попыткой стал «Диатессарон» Татиана (ок. 100–180), где Евангелия были сплетены в единую самодостаточную книгу. «Диатессарон» оказался столь удачным, что его широко использовали в Сирии и два столетия спустя. Для наших практических целей он важен, поскольку показывает, что Евангелия уже обрели значимость (иначе зачем кому-то брать на себя труд по их согласованию?), но не были важны настолько, что их нельзя было менять (иначе как бы Татиану дозволили выполнить такую работу?). А значит, Евангелия все еще воспринимались не как завершенные произведения, а как источник сведений и хранилища рассказов и изречений — и их можно было сочетать^{264}. А вот в IV веке, когда Августин начал писать свой труд «О согласии евангелистов» (

De consensu evangelistarum), все уже было совершенно иначе, и его произведение — это пространная попытка показать, что Евангелия уже

пребывают в согласии друг с другом во всех важных отношениях, а мнимые расхождения между ними иллюзорны.

Именно Августин заложил последующий курс на «гармонию Евангелий», о которой писали многие в истории христианства — и особенно в эпоху Реформации. Такой образ мысли предполагает, что Евангелия — это каноническое Священное Писание, и тем самым они не подлежат никаким изменениям, а любые противоречия в них только кажутся. Но Татиан еще видит все по-другому: для него евангельский материал податлив и поддается изменениям, – равно так же Матфей был волен менять текст Евангелия от Марка. Да, я высказывал предположение о том, что изначально Евангелия были отдельными произведениями, задуманными по аналогии с греко-римскими биографиями, но в начале II века христиане воспринимали их совершенно иначе: как источники сведений об Иисусе, которые все еще можно было исправлять и располагать в разном порядке. В каком-то смысле Татиан — прямо-таки пятый евангелист. Должно быть, представление о Евангелиях как о завершенных данностях возникло уже после его эпохи: в полной мере оно уже присутствует у Оригена, который еще задолго до Августина пишет комментарии к Евангелиям как к отдельным произведениям. И опять же, мне кажется, что именно во II столетии (скорее всего, ближе к его концу) нам следует искать истоки представления о завершенном и «библейском» облике тех книг, которые мы называем Новым Заветом.

Nomina sacra