Я отвечал и сказал: вот мое слово первое и последнее: лучше было не давать земли Адаму, или, когда уже дана, удержать его, чтобы не согрешил. Что пользы людям — в настоящем веке жить в печали, а по смерти ожидать наказания? О, что сделал ты, Адам? Когда ты согрешил, то совершилось падение не тебя только одного, но и нас, которые от тебя происходим.
Это намного ближе к идеям апостола Павла — и последующих христианских авторов — нежели к тому, что стало нормой в иудаизме. Итак, истоки у христианского понимания грехопадения и искупления — иудейские, и начинаются они в двух последних веках до нашей эры, когда иудаизм переменился почти радикально, а то, как читали Еврейскую Библию в ранние и в последующие эпохи, здесь совершенно ни при чем. Христиане унаследовали от иудеев те представления об Адаме и Еве и о необходимости спасения, которые развились лишь ближе к концу эпохи Второго Храма — и упорствовали в них даже после того, как в иудаизме от такого подхода по большей части вновь отказались.
То же можно сказать и о мессианских пророчествах. Идея о пришествии великого царя, подобного Давиду, безусловно, в Еврейской Библии присутствует — в таких произведениях, как Книга пророка Захарии, этот царь назван «машиах» — мессия, помазанник. Но в Ветхом Завете это сравнительно незначительная тема. Многие пассажи, впоследствии истолкованные христианами как мессианские пророчества, изначально относились к вещам намного более приземленным — рождению царского сына в нормальном ходе событий. Скорее всего, это именно так в Книге пророка Исаии (Ис 9:2–7), изначально предвещавшей грядущее рождение сына в роду царя. Впрочем, как мы видим из свитков Мертвого моря, ближе к концу периода Второго Храма некоторым группам становятся очень интересны мессианские пророчества.
Его [Мессии. —
Но раввинистический иудаизм, предшественник того иудаизма, который мы сейчас называем ортодоксальным, утрачивал интерес к мессианским пророчествам — разве что он вновь вспыхивал во время конфликтов или возвышенных ожиданий. Безусловно, в иудаизме ожидали прихода обетованного Мессии, но для практических целей это не представляло особого интереса.
Так что вся модель катастрофы и миссии по спасению, как я решил ее назвать, не была ни творением, ни открытием христиан в полной мере. Она зародилась в иудаизме. Но христиане обратили ее в универсальный способ прочтения ветхозаветного Священного Писания — и убедились в том, что христианство будет развиваться путями совершенно иными, нежели иудаизм. Вскоре христиане сочли, что иудеи абсолютно неверно прочли свое Священное Писание и даже, как утверждал ряд авторов, исказили это Писание, устранив отсылки к Мессии и Иисусу Христу как спасителю человечества. Здесь можно снова вспомнить, как во II столетии Иустин Мученик, учитель христиан, настаивал на том, будто иудеи изменили текст псалма 95, в котором изначально были строки: «Господь царствует
Иудейские и христианские прочтения Библии: возможно ли примирение?