История эмоций

Я мог бы выставить на передний план генеалогии концепций – таких, как гедонистические валентности и связанные с ними основные различения: базовая эмоция или сложная, приятная или неприятная, направленная на объект или не направленная на объект, сознательная или бессознательная. Я мог бы выбрать другие эксперименты, имеющие непрямую, но важную связь с эмоциями: я мог бы писать о Бенджамине Либете, о бессознательном принятии решений или о недостающей полусекунде, о прилежащем ядре, системах вознаграждения и нейромедиаторах, о памяти и эмоциональной основе воспоминания. Я мог бы сосредоточить внимание на других науках, заимствующих концепции из нейронауки, – например, на нейроэкономике. И я мог бы развенчать другие мифы, – скажем, такие, как утверждение Сильвана Томкинса: «То, что бихевиоризм игнорировал роль аффектов, очевидно»[911]. Это утверждение имело очень большие и долговременные последствия, оно надолго исказило представления о том, как изучали эмоции до начала 1960‐х годов. Здесь я мог бы рассмотреть самые разные течения бихевиоризма, российскую рефлексологию Ивана Павлова и Владимира Бехтерева, а также их исследования об эмоциональных раздражителях. Но и тогда я бы все равно в конечном счете пришел к вопросу, который мне кажется наиболее актуальным: должна ли историческая наука заимствовать концепции из наук о жизни? И если да, то как? В IV главе мы обратимся к самой интересной попытке ответить на эти вопросы и таким образом уйти от дихотомии социального конструктивизма и универсализма.

ГЛАВА IV

ПЕРСПЕКТИВЫ ИСТОРИИ ЭМОЦИЙ

1. Навигация чувств: Уильям Редди и его попытка преодолеть дихотомию социального конструктивизма и универсализма

Американский историк и антрополог Уильям М. Редди (*1947), специалист по Франции, в начале 1990‐х годов первым стал продуктивно использовать выводы наук о жизни, прежде всего когнитивной психологии, в своих исследованиях эмоций. Он занимался представлениями о чести во Франции в начале XIX века и одновременно следил за новой антропологической литературой об эмоциях[912]. Господствовавший в этой литературе социальный конструктивизм вызывал у него всё бóльшие сомнения. В 1997 году он опубликовал программную теоретическую статью под названием «Против конструктивизма: историческая этнография эмоций», которая заслуживает того, чтобы здесь шаг за шагом проследить ее аргументацию[913]

.

Редди начинает с дилеммы: стоя на почве антропологического культурного релятивизма, невозможно выработать никакую нормативно-политическую позицию, даже если автор этого желает. Пример из антропологии эмоций: как пишет исследовательница Бенедикт Грима, gham – определенная форма печали – является наиболее интенсивным и почти единственным чувством, которое пуштунские женщины в Пакистане должны выражать публично. Демонстративное проявление gham на людях ожидается от них в особенности при выходе замуж. Если кто-то из близких женщины (например, сын) получает ранение, пуштунские женщины собираются в группу поодаль от этого человека и начинают громко рыдать и причитать – демонстрировать друг другу gham, – не уделяя пострадавшему никакого внимания.

Таким образом, перед нами две социальные ситуации, в которых выражение чувств женщинами отличается от того, что превалирует в западной культуре, где при выходе замуж от невесты ожидается радость, а при ранении близкого – тревога за него и интенсивная фиксация на этом человеке. Как и в главе III, мы снова видим здесь, что исследование, подобное тому, которое провела Грима, опрокидывает представление, будто существуют универсальные чувства. Эмоция социально сконструирована. Как пишет сама Грима, «эмоция – это культура»[914].

Редди же указывает на те пассажи в книге Грима, где в нее прокрадываются универсалистские, эссенциалистские тезисы. Например, Грима описывает, как пуштуны договариваются о браке и как невеста переезжает в дом мужа, что сопровождается колоссальной потерей статуса, поскольку на новом месте женщине придется выполнять непропорционально много работы по дому и занять самое низкое положение в иерархии семьи. Свекровь, золовки и – в полигамных семьях – старшие жены обязаны в течение многих лет третировать новенькую словами и поступками. Грима утверждает, что gham – не социальный конструкт, а всего лишь эпифеномен специфики пуштунских семейных структур. Исследовательница открыто клеймит позором эту форму «угнетения» в особенности и «геронтократию» «мусульманской культуры» в целом[915].