История и сага

Правда, представления о загробном мире вряд ли были у них четкими: неясно, где находится царство мертвых, каково оно, что происходит с человеком после смерти. У воинственных викингов сложилось убеждение в том, что воинов, павших на поле боя, принимает в свои палаты Валхаллу О´дин и они там делят время между поединками и пирами. Но вера в возможность появления покойников среди живых, нашедшая отражение в сагах, свидетельствует о том, что мертвых не обязательно мыслили как обитателей какого-то иного мира, они, по-видимому, продолжали свое существование поблизости, в могилах, курганах и нередко докучали живым, домогаясь их внимания и забот, или, наоборот, сами помогали своим здравствующим сородичам. Чрезвычайное разнообразие погребальных обрядов у скандинавов в период раннего средневековья (захоронение в курганах и могилах без насыпей, в кораблях или лодках, в каменных или деревянных камерах, трупосожжение и т. п.) обычно истолковывается как признак отсутствия единообразных идей о том, что´ ожидает человека после кончины.

В дохристианскую эпоху верили и в то, что умерший в известном смысле продолжает жить в одном из своих потомков. Он умер, но вместе с тем как бы возрождается в том члене своего рода, который получил его имя: оказывается, этот новый носитель имени предка наследовал его качества и его судьбу. Передача имени для древних не была такой же условностью, как в более позднее время. Поэтому считали, что опасно принимать имя рано умершего человека и, наоборот, что обладание двумя именами способствует более долгой жизни. Как рассказывается в одной саге об исландцах, дядя передал свое имя племяннику для того, чтобы тот воспринял его «счастье». «В древнее время верили, — говорится в прозаической части „Второй песни о Хельги убийце Хундинга“ (одна из песен „Старшей Эдды“), — что люди рождаются вновь, но теперь это считают бабьими сказками». Однако вплоть до нового времени среди норвежских крестьян бытовало выражение: «Сын возрождает отца».

Между тезками-сородичами устанавливалась таинственная связь. Такая связь существовала между одним из сыновей Харальда Харфагра, Олафом Гейрстадаальфом («эльфом Гейрстада»), и Олафом Святым. В «Хеймскрингле» об этом не рассказывается, но в сборнике саг «Flateyjarbók» на сей счет имеются достаточно ясные намеки: первый Олаф как бы возродился во втором. Зато в «Хеймскрингле» можно проследить мистическую взаимозависимость Олафа Святого и Олафа Трюггвасона.

Таким образом, скандинавы описываемой эпохи, возможно, действительно по-особому относились к смерти, раз уж она не воспринималась как конец, прекращение всякого бытия. Однако объясняется ли это отношение к смерти спецификой восприятия времени? Вера в загробное существование в той или иной форме не предполагала, что и время для покойника будет длиться так же, как для живых. Скандинавы-язычники, по-видимому, еще не знали того понятия вечности, которое принесло с собой христианство, тем не менее время после смерти — не то же самое, что время живых. Ведь, как мы видели выше, время, по мнению древних, определялось именно деятельностью людей; вспомним, что «öld» — и «время», и «род людской». Следовательно, там, где прекращается активность человека, жизнь, там нет и времени (хотя, судя по сагам, некоторые мертвецы совершали поступки). Поэтому осторожнее предположить, что, с точки зрения скандинавов, для мертвых времени вообще не существует.

Отношение к смерти в этом обществе, скорее всего, объяснялось отсутствием сознания полной обособленности и изолированности индивида, его неспособностью мыслить себя атомарно. Род воплощался в каждом из его представителей. Человек был частью родственной группы, принадлежал к более обширному организму, чем он сам, и в этом смысле продолжал существовать и после своей смерти.

Нам трудно, опираясь на высказывания саг, согласиться с точкой зрения, что скандинавы не страшились смерти. О страхе смерти саги, как правило, и в самом деле не говорят. Но что этим доказывается? Скандинав не должен

бояться смерти, от него ожидают, что перед лицом ее он проявит хладнокровие и бесстрашие.

Когда норвежские государи, начиная с Олафа Трюггвасона, приступили к христианизации подчиненного им населения, они не останавливались перед расправой над язычниками, противившимися крещению. И тем не менее находились люди, которые, несмотря на угрозы и пытки, упорствовали в прежней вере. Таков был Рауд Могучий: по приказу Олафа Трюггвасона ему через горло запихнули змею, которая прогрызла ему внутренности, но он так и не принял предложения перейти в спасительную веру (Ól. Tr., 80).[20]

Однако в целом история крещения норвежцев свидетельствует о том, что страх смерти оказывался эффективным средством обращения в новую веру, только под угрозой кровавой расправы бонды соглашались отречься от веры и обрядов своих отцов.