История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

Никто не мог бы сказать с уверенностью, кто был прав в ту минуту, выжидавшие или нетерпеливые. Как бы то ни было, настойчивость проявила партия умеренных, и поскольку после последних событий ее влияние усилилось настолько же, насколько ослабело влияние Блюхера и его сторонников, мнение Шварценберга получило перевес, и решили предложить Наполеону перемирие. Предложение это не обязывало союзников ни к условиям мира, ни к условиям самого перемирия. Если оно и не будет принято, то займет Наполеона по крайней мере на несколько часов, замедлит его продвижение, быть может, на день, что уже было немало; если же, напротив, перемирие примут, оно позволит сконцентрироваться одним в Лангре, другим в Шалоне, получить значительные подкрепления и, согласно тайному пожеланию австрийцев, вновь завязать мирные переговоры с возросшими шансами на успех. Сторонники непримиримой позиции согласились на этот демарш в надежде, что он окажется безрезультатным и позволит выиграть несколько часов, что было бы бесспорным преимуществом. И Шварценберг отправил князя Лихтенштейна во французскую штаб-квартиру с предложением назначить комиссаров, которые договорятся на аванпостах обеих армий о приостановлении военных действий.

Двадцать третьего февраля Наполеон был на марше из Шартра в Труа, и князь Лихтенштейн прямо на ходу вручил ему послание Шварценберга. Видя, с какой настойчивостью союзники добиваются перемирия, Наполеон слишком быстро заключил, что они в трудном положении, и решил сделать вид, будто слушает их, но при этом не останавливаться, ибо вовсе не намеревался выводить их из затруднения. Когда князь Лихтенштейн поздравил его с прекрасно проведенными операциями, Наполеон выслушал его с видимым удовлетворением, много говорил об операциях, которые готовит, чрезвычайно преувеличил размеры своих сил, пожаловался на оскорбительные предложения, с которыми к нему обратились, и, перейдя на другой предмет, спросил, правда ли, что представители дома Бурбонов уже находятся в штаб-квартире союзников. Посланец князя Шварценберга поспешил дезавуировать всякое участие Австрии в происках против императорской династии и заявил (что и было правдой), что граф д’Артуа удален из штаб-квартиры. Его сообщение доставило Наполеону больше удовольствия, чем он выказал;

затем он сказал, что рассмотрит доставленное ему предложение и ответит на него из Труа, куда намеревается вступить незамедлительно.

У ворот Труа Наполеон обнаружил арьергард союзников, решивший держать оборону и грозивший даже поджечь город, если в него попытаются вступить немедленно. Не стоило сбрасывать со счетов подобную угрозу со стороны русских. Устно договорились, что на следующий день, 24-го, одни выйдут из Труа, а другие войдут, без единого выстрела или, по крайней мере, без насильственных действий и сопротивления, которые могут поставить город под угрозу. И действительно, на следующий день последние войска коалиции мирно покинули Труа, а наши войска таким же образом вступили в город.

Наполеон, двадцатью днями ранее проходивший через этот город почти побежденным и исполненным самых мрачных предчувствий, не знавший, сможет ли оборонять Париж, и вынужденный приказать, чтобы из столицы вывезли его жену, сына, правительство и казну, теперь вновь появился в Труа, обратив в бегство европейские армии с помощью горстки людей, а союзники, некогда столь высокомерные, теперь просили его если и не сложить оружие, то хотя бы на несколько дней убрать его в ножны!

Необычайная перемена фортуны, которая показывает, как великолепно может использовать неожиданные и счастливые возможности положения, внешне отчаянного, человек с характером и гением, умеющий проявлять упорство на войне! Была ли перемена фортуны решающей, можно ли было на нее положиться? Обратить сомнение в уверенность могла только осмотрительность в соединении с гением. В самом деле, в отношении союзников нужно было соединить победы с самой совершенной мерой, чтобы сокрушить бахвальство одних, не обескуражив при этом умеренность других, и поймать, так сказать, на лету, возможность непростого соглашения между франкфуртскими и шатийонскими предложениями.

К сожалению, Наполеон слишком уверился в решительном возвращении фортуны, чтобы сохранить благоразумие, хотя в ту минуту у него и были все основания для надежд. Почему бы и нам не понадеяться и хотя бы на время не отдаться иллюзиям в этом печальном рассказе о прошедших временах? Ведь в 1814 году речь шла не о человеке, и даже не о великом человеке, а о Франции, величие которой еще можно было спасти, и которой еще можно было сохранить Майнц, пожертвовав Антверпеном!

LIII Первое отречение