История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1

При первых же словах о Сенате маршал Ней не смог сдержать гнева. «Жалкий Сенат, – воскликнул он, – мог бы избавить нас от стольких бед, если бы воспротивился страсти Наполеона к завоеваниям, жалкий Сенат, неизменно угодливо повиновавшийся воле человека, которого ныне называет тираном! По какому праву он возвышает голос в эту минуту? Он молчал, когда должен был говорить, как же он смеет говорить теперь, когда всё повелевает ему молчать?! Большинство господ сенаторов безмятежно наслаждались своим положением, в то время как мы орошали Европу своей кровью. У них нет никакого права жаловаться на императорский режим, это мы, военные, выносили всю его суровость; и если они осмеливаются заявлять претензии, забыв о всяких приличиях, поставьте нас перед ними, сир, и вы увидите, сможет ли их низость возвысить голос в нашем присутствии».

Взволнованный его словами Александр, казалось, был готов согласиться на встречу маршалов с главными сенаторами. Генерал Дессоль, видя, как ускользает из-под ног почва, попытался вмешаться в дискуссию. Он сделал это с горячностью и даже некоторой грубостью. Его несколько раз перебивали, спор стал беспорядочным и ожесточенным. Не находя поддержки, Дессоль воззвал к лояльности Александра и в некотором роде поставил ему на вид, что на пути восстановления Бурбонов зашли слишком далеко, чтобы отступать, что множество честных людей уже скомпрометировали себя, доверившись государям-союзникам, и будет нелояльно их покинуть. Этот честный, но несколько эгоистичный довод, уже приводившийся Талейраном, совсем не шел благородному характеру Дессоля, который руководствовался бескорыстными убеждениями; он также задел императора Александра. Государь гордо отвечал, что никому никогда не придется жалеть о том, что он доверился ему и его союзникам, что речь идет не о личных интересах, а о судьбах Франции, Европы и всего мира, а значит, следует руководствоваться более высокими соображениями. Прервав беседу, продлившуюся почти всю ночь, и отметив, что из государей присутствует он один, Александр приветливо отослал маршалов, назначив им встречу в середине дня, дабы сообщить, какое решение примут по зрелом размышлении монархи-союзники.

Хотя в отношении реставрации Бурбонов было сделано слишком много шагов, дело короля Римского и Марии Луизы казалось небезнадежным, и маршалы ушли с первой встречи с большими надеждами. Они отправились к маршалу Нею, чтобы провести у него остаток ночи и дождаться ответа государей-союзников.

Но в то время как этот важный вопрос с переменными шансами на успех обсуждался в доме на улице Сен-Флорантен, он решился в другом месте, и не с помощью доводов верных или неверных, а с помощью наихудшего из доводов – предательства. Как мы знаем, Наполеон не придавал большого значения переговорам маршалов и надеялся только на план перехода через Эсон, задумав сокрушить союзников или похоронить себя вместе с ними под руинами Парижа. Нуждаясь в Мармоне, который командовал корпусом, расположенным на Эсоне, он вызвал его в Фонтенбло, дабы отдать ему последние инструкции. Догадываясь, однако, что Мармон последовал за маршалами в Париж, Наполеон приказал прислать к нему замещавшего его генерала.

Передать приказ он доверил полковнику Гурго. Храбрый и преданный полковник не всегда соблюдал при передаче приказов императора уместную меру, выказал крайнее удивление тем, что не застал Мармона на посту и почти угрожающим тоном потребовал офицера, командующего вместо него. По тону Гурго можно было подумать, что он представляет разгневанного повелителя, осведомленного о том, что произошло в Пети-Буре между Мармоном и Шварценбергом. Однако это было не так, Наполеон и полковник Гурго ничего не знали.

В отсутствие Мармона командовал генерал Суам. Гурго тем же тоном заговорил и с ним, и с генералами Компаном, Бордесулем и Мейнадье, а в довершение несчастья в ту же минуту прибыл новый приказ, на сей раз письменный, адресованный непосредственно Суаму и предписывавший ему незамедлительно прибыть в Фонтенбло. То было естественное следствие заведенного в Главном штабе обычая повторять в письменном виде все устные приказы императора. Старому Суаму это простое соображение в голову не пришло, он был поражен тоном полковника Гурго, еще более поражен письменным повторением приказа и, чувствуя за собой вину, ибо совесть его была нечиста, тотчас задумал самый неудачный маневр.