История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I

Настроение в австро-русском лагере не располагало к благоразумным решениям. Император Александр подпал под новые влияния. Он был недоволен, ибо война, несмотря на лесть, которой его окружили в Берлине, оборачивалась не лучшим образом. По обыкновению государей, он охотно перекладывал на своих министров вину за результаты политики, которой он хотел, но не умел придерживаться, тогда как одно постоянство и могло исправить ее недостатки. События в Берлине еще более усилили его настроения. Он совершил бы множество других ошибок, думал он, если б послушался своих друзей. Молодой государь не желал более слушать советов, ибо теперь считал себя искуснее своих советников. Князь Адам Чарторижский, честный, серьезный, страстный под внешней холодностью, ставший неудобным критиком слабостей и изменчивости своего государя, придерживался мнения, которое должно было окончательно оттолкнуть от него Александра. Он полагал, что императору нечего делать в армии, что ему там не место. Он никогда не служил, он не умеет командовать войсками. Его присутствие в штаб-квартире, в окружении легкомысленных, невежественных, самонадеянных молодых людей, обратит в прах авторитет генералов и вместе с тем их ответственность. Поэтому следовало предоставить генералам исполнять их роль во главе войск, а самому отправиться исполнять свою, в правительство, поддержать общественный дух энергичными мерами, предоставить войскам необходимые ресурсы для продолжения войны, – таков единственный способ если не победить, то по крайней мере уравновесить фортуну.

Невозможно было выразить ни более здравого, ни более неприятного императору Александру мнения. Он чувствовал себя втянутым в войну, которая напугала бы его, если бы не удаленность от его империи. Он чувствовал потребность оглушить себя лагерной суматохой, чтобы не слышать ропота разума, он хотел, чтобы о нем заговорили в Берлине, Дрездене, Веймаре и Вене как о спасителе королей. Вдобавок Александр спрашивал себя, а не сможет ли и он, в свою очередь, блеснуть на полях сражений, не окажется ли он лучше стариков-генералов, чья опытность вызывала пренебрежение его неосмотрительной молодости. Не сможет ли и он, наконец, обрести свою долю воинской славы, столь драгоценной для государей, но в его время присуждаемой фортуной исключительно одному человеку и одной нации.

В подобных мыслях утверждала его и воинственная клика князя Долгорукова. Чтобы лучше завладеть императором, они хотели привлечь его в армию. Они убеждали его, что он обладает талантами полководца, что одно его появление изменит ход войны, удвоит энергию солдат и исполнит их воодушевления; что его генералы – бесхарактерные рутинеры, и Наполеон восторжествовал над их робостью и устаревшими знаниями, но не победит так просто умное и преданное молодое дворянство, ведомое обожаемым императором. Эти горе-вояки, будучи новичками в военном деле, смели утверждать, что в Дирнштейне и Холлабрунне над французами была одержана победа, что австрийцы трусы и только русские храбрецы и что если Александр вдохновит их своим присутствием, то вызывающему и незаслуженному триумфу Наполеона настанет конец.

Лукавый Кутузов робко заметил, что это не совсем так;

но был слишком подобострастен, чтобы смело отстаивать свое мнение, поостерегся раздражать новых обладателей императорской милости и низко позволил оскорблять свою опытность. Мнение Багратиона, Милорадовича и Дохтурова заслуживало кое-какого внимания, но ни с кем из них не считались. Единственным авторитетом для молодых военных, окружавших Александра, был генерал Вейротер, немецкий советник эрцгерцога Иоганна в Гогенлиндене. Он убедил русских, что у него есть прекраснейший и надежнейший план уничтожения Наполеона. Речь шла о большом маневре, посредством которого он предполагал окружить французского императора, отрезать его от Венской дороги, оттеснить в Богемию, разбить и навсегда отрезать от сил, оставшихся в Австрии и в Италии.

Среди брожения молодых умов при русском дворе совсем позабыли об императоре Германии. Казалось, никто не придавал значения ни его армии, ни ему самому. Говорили, что его армия в Ульме поставила под удар исход войны. Что до него самого, то ему оказывали помощь, он должен быть доволен и ни во что не вмешиваться. Он и в самом деле вмешивался не во многое и не пытался воспротивиться этому потоку самодовольства. Он готовился к новым поражениям и если и рассчитывал на что-либо, то только на время, молча оценивая, чего стоит безумная гордыня его союзников.