История моих книг. Партизанские повести

— А не видел ли я вас года два-три тому назад в буддийском храме в Петрограде? — спросил я.

— Возможно, — ответил монгол, — я бывал там не однажды: ламы через меня хотели выхлопотать разрешение на отправку в Монголию ценной, по их мнению, буддийской статуи, а я в обмен за хлопоты записывал с их слов монгольские сказки.

Тан-Богораз сказал:

— Как бы с вашей статуей не произошло того, что произошло с кораном Омара.

— А что произошло с кораном Омара?

— Коран, написанный, по преданию, рукой Омара, продолжателя дела Магомета, хранился у нас в Петрограде, в Публичной библиотеке. Среднеазиатские мусульмане выпросили его себе. Коран отправили в Самарканд. По дороге на поезд напали басмачи, захватили коран и, разорвав его, разделили между собой по листу.

— Я слышал другой вариант этой истории, — сказал монгол, — а если есть два варианта, значит вообще вся эта история сомнительна.

То, что сомнительно для истории, то бывает порой несомненным для беллетристики. Так возникла повесть "Возвращение Будды", которую я начал в Батуми, а окончил в Ялте: юг в те дни привлекал меня.

Здесь же, на юге, написал я повесть "Хабу", действие которой происходит на севере, в Сибири. Кавказ, Монголия, Сибирь! Красногранитные пески Монголии, серые камни Кавказа, белые снега Сибири, — легко и радостно писал я. Эта легкость и радость позволяла мне описывать людей с искренним восхищением. Написав, я читал самому себе вслух написанное, и мне казалось, что не только я сам, но и все другие прекрасно видят, что я думаю, а думаю я только хорошее!

Из Ялты я поехал в Баку: захотелось повидать Каспий. Ездил по нефтепромыслам, стоял в храме огнепоклонников, огни которого уже потухли, читал — бакинским поэтам "Рассказы на вершине Эльбруса", а они в ответ читали мне стихи, в которых часто употреблялось слово "желойка" — длинный узкий сосуд, которым тогда черпали нефть из скважины. Поэты прощались с желонкой, которая покидала нефтяные скважины. Приближающаяся первая пятилетка готова была заменить желонку более сложными, но, и более эффективными машинами.

И нефтяных скважин появлялось все больше и больше. Нефть искали даже в море: тогда это казалось совершенно необычайным.

Мне хотелось написать повесть о поисках нефти, — и в условиях самых труднейших.

Нитей было много, но на что их наматывать?

Я оглядывался, искал, примечал.

Покинув Каспий и Баку, я углубился далеко в горы. Зимой здесь, говорят, выпадает много снега, но, должно быть, он быстро скатывается в долины, и поэтому горы безлесны, да и травы на склонах тоже немного, только вершины покрыты высокими травами "На закате горы надевают пурпуровые рубахи, а вершины похожи на зеленые чалмы. Странное чувство влюбленности в эти горы овладело мной, и когда мы поднялись к перевалу Тба, я не мог сдержать своих чувств и запел.

Возле дороги на бурке спал, прикрыв лицо папахой, коротконогий и короткорукий человек. Дорога была отвратительная, ось его повозки переломилась, и возница не спеша исправлял ее. Мой спутник, остановив телегу, кинулся помогать вознице, а коротконогий человек, чихнув, поднял голову и, вытирая лицо папахой, спросил:

— Вы в Баку или из?

— Из, — ответил я. — А вы?

— А я из долины Тба.

— Жаль, что не попутчики. Я — туда.

Коротконогий рассмеялся:

— Чего жалеть: одни неприятности. В сущности говоря, я сбежал. Струсил самым подлейшим образом.

— Роман?

— Производственный. Это теперь, кажется, модно?

Наши взгляды встретились. У него смуглое худощавое лицо с отменно заметным выражением надменности. Ростом он не велик, сложен превосходно и в движениях ловок. Сразу видно, что это из тех людей, которых можно быстро понять. Он любит независимость, в исполнении своих желаний скор, способен ярко гореть и в то же время рассуждает очень холодно.

— Производственный роман меня волнует.

— Вижу. Газетчик?

— Отчасти. А вы?

— Нефтяник. Нефть ищу.

— И здесь?

— Здесь надежд больше, чем где-либо.

— Ни реки, ни моря; горы, дороги, видите, какие, а центр далеко, Баку то есть. Как нефть туда доставит ять?

Много найдем, дороги будут.

Вся фигура его изображала решимость. "Прах его знает, — подумал я, — может быть, он действительно найдет дешевый способ перегонять нефть".

— И на нефть надежды большие и переправить ее сумею, — тут он неожиданно высоким, почти визгливым голосом выкрикнул: — А вот бегу отсюда! Бегу, черт возьми! У себя на разведке мне их устроить не безопасно, в долине Тба духоборы.

— Помилуйте, да ведь духоборы — что-то вроде толстовцев? Их ли вам опасаться?

— По прозванию — духоборы, по сущности — кулаки. Пятилетка у всех ребра меняет.

— Понимаю.

— Э, ничего вы не понимаете! Позвольте, объясню. Две девушки оттуда, — он махнул рукой в сторону долины Тба, покрытой полдневной дымкой, — самых богатых родителей, хотят на производство. Желание правильное! Выхода им нет. Просились ко мне — я отказал: и без того у нас в разведке сложно, а тут еще неприятности. Они: "Тогда отправьте в Баку!" Вот я и еду. Передовым. Они в Баку появятся дня три спустя.

Он рассмеялся сухо, нехотя как-то.

— А затем вернетесь?

— Конечно.

— Мести, что ли, боитесь?

— Встречи.