История одиночества

За десятилетия, последовавшие за злоключениями Аластора и Франкенштейна с его чудовищем, ландшафт, по которому они путешествовали, приобрел более щадящий, пусть и все еще драматичный, вид. До последней трети XVIII века «цивилизованное существо, – писал Лесли Стивен, – могло, если угодно, смотреть на Альпы с безраздельным ужасом»[267]. Но постепенно возникла новая чувствительность – под влиянием страсти Руссо к неосвоенным пейзажам, куда он и его вымышленные герои могли сбежать из болезненного мира городской цивилизации

[268]. Прославлялись горы, и потоки, и бескрайние виды, и все больше акцент ставился на том, чтобы взбираться на вершины гор, а не просто наслаждаться их видом, глядя снизу вверх. В 1786 году состоялось первое публичное восхождение на Монблан, и стала появляться «изыскательская» литература, в которой отмечались выдающиеся восхождения и содержались рекомендации для тех, кто хотел совершать собственные экспедиции[269]

. Однако в гужевую эпоху альпийский регион оставался недоступным для всех, кроме горстки британских путешественников и писателей, которые могли позволить себе затяжной европейский тур. Все изменилось с постройкой железных дорог через Францию, а в 1844 году – и в саму Швейцарию. Теперь альпинистская экспедиция могла быть частью ежегодного месячного отпуска, доступного юристам, священнослужителям, ученым и редким активным предпринимателям. А поскольку большинство вершин еще не были покорены, наступил золотой век исследования Альп.

В физическом плане викторианское восхождение на вершины было почти исключительно социальным, а не одиночным делом. Впрочем, конечные станции железной дороги все еще находились на некотором удалении от высоких гор, поэтому все же была возможность для долгой уединенной прогулки через долину до места восхождения[270]. Шотландский гляциолог Джеймс Форбс, путешествовавший по Альпам двадцать семь раз, преимущественно в одиночку, прославлял побег от напряженной жизни такими словами:

Я всегда чувствую удовлетворение и свободу от ограничений, едва приближаюсь к этим горам и их бодрящей атмосфере, которая развеивает тревогу и приглашает к долгому усилию. Какое, право, это раздолье для тех, кому профессиональные и иные заботы и даже сами обычаи общества, в коем те часто бывают, оставляют на протяжении большей части жизни лишь по несколько часов кряду, никогда не целые дни, которые можно назвать своими, чтобы оказаться на новом месте, где сам распоряжаешься своим временем – никаких перерывов – никаких звонков, приглашений или обязательств – никаких писем, которые нужно написать или получить, кроме тех, что будут приятны, – в окружении природы в величайших ее формах, радующих глаз и при этом доставляющих еще более острое удовольствие уму благодаря интересу к проблемам, которые предоставляет она для решения![271]

Однако ни один серьезный альпинист не пытался взобраться на трудную вершину в одиночку. Маршруты были слишком неиспытанными, а техники и оборудование – слишком примитивными[272]

. Кроме того, сертифицированные местные гиды были хорошо организованы и делали все возможное, чтобы заставить растущий поток английских туристов воспользоваться их услугами. В горы поднимались партиями – в нескольких смыслах этого слова[273]. Компании друзей приезжали из Англии, встречались с местными помощниками и, сцепленные вместе, выдвигались в путь, неся между собой не только снаряжение, но и обильные запасы пищи и алкоголя, которые можно было употребить на вершине и на привалах. «По собственному опыту, – писал адвокат Томас Хинчклифф, – и по опыту нескольких моих близких друзей могу с полной уверенностью сказать, что мы всегда находили процессы трапезы, выпивания и курения чрезвычайно удовлетворительными на высочайших из вершин, которых мы достигали»[274]. Затем альпинисты спускались и возвращались в гостиницы – праздновать в окружении жен и друзей, которые весь день стояли на балконах и наблюдали в телескопы за их победоносным походом. Викторианский мужчина из верхушки среднего класса нашел себе новую игровую площадку. Женщины, за редким исключением, просто ждали их благополучного возвращения[275].