История одиночества

В нашем веке это – одна из первейших причин нервных расстройств. Разум, способный развлечься любовно-горячечным вздором из самых современных сочинений подобного толка, ищет удовольствия ниже уровня разумного существа. … Особенно для женского разума, поскольку он наделен более тонким чувством, сей вид литературного яда часто приводит к летальному исходу; и некоторые из несчастнейших представительниц этого пола вменяют свою погибель главным образом чтению романов[382]

.

Группы риска определялись по возрасту и полу. Наибольшую озабоченность вызывала девушка, достаточно взрослая, чтобы самостоятельно найти себе чтение, и достаточно непокорная, чтобы противиться советам старших членов семьи. О замужних женщинах спорили меньше – либо потому, что у них, как считалось, слишком мало свободного времени для такого потворства своим желаниям, либо потому, что их более непосредственно контролировали мужья[383]

. Вопрос о юных читательницах романов был предвестником периодических приступов паники в последующие два столетия – вплоть до сегодняшних дебатов о подростках и цифровой революции. В центре драмы находился незрелый ум, способный навсегда деформироваться под влиянием видов коммуникации, находящихся вне контроля семейного круга.

Следующее предположение заключалось в том, что эта тенденция порождена переходом от коллективного, голосового потребления печатной продукции к индивидуализированному, молчаливому чтению. Новой и угрожающей была фигура отрешенного индивида, погруженного в драму чужих жизней и больше не разговаривающего с окружающими. Распространение грамотности и растущая доступность материала для чтения в сочетании с увеличением количества свободного времени и все большими домашними удобствами сделали возможным отсоединение одного читателя от другого. Каждый мог отправиться в собственное литературное путешествие, не прислушиваясь к голосам других. Средство же от предполагаемой угрозы «неумеренного частного чтения» романов видели в том, чтобы родители, особенно матери, читали вслух своим детям, а не позволяли им общаться, не шевеля губами, с печатной страницей[384]

. Недавние исследования позволили уточнить этот тезис. Утверждается, что хотя в XVIII–XIX веках и произошел сдвиг в сторону безмолвного чтения, однако социальное потребление все еще оставалось достаточно популярным[385]

. Чтение вслух выполняло различные моральные и практические функции[386]; кроме того, никуда не делись проблемы дефицита и дороговизны. Трехтомный (или, как его называли, трехпалубный) роман был слишком роскошной покупкой, что заставляло применять всевозможные стратегии обмена дома и между домами, а также увеличивало использование коммерческих и публичных библиотек. Последующие изменения в издательском деле привели к снижению цен, однако аппетит к новой художественной литературе продолжал превышать покупательную способность многих читателей из среднего класса. Неуверенное владение грамотой среди новых образованных – наряду с прежними проблемами дороговизны и дефицита, стоявшими перед теми, кто стремился стать серьезным читателем, – означало, что неформальное или же структурированное сотрудничество с другими потребителями печатного слова будет оставаться необходимостью на протяжении всего столетия.