История одиночества

Вместо того чтобы противопоставлять одно направление изменений другому, следует подчеркнуть расширение диапазона имеющихся практик. Как и в других частях нашего исследования, ключевой вопрос здесь – текучесть между различными регистрами одиночного и общительного поведения. Более благополучным и лучше образованным было легче, чем остальной массе читающей публики, практиковать как безмолвное, так и голосовое чтение, потреблять печатную продукцию как в мысленной изоляции, так и в говорливой компании. Воспоминания выросших в викторианскую эпоху детей из среднего класса часто содержат пассажи о том, как чтение помогало сбежать от шума семейной жизни. Оно было способом сделать компанию сносной. «Мне никогда не было неприятно остаться наедине с собой, – писала Элизабет Сьюэлл. – В детской моим любимым занятием было сидеть одной в темном шкафу, открывающемся в комнату, с маленьким фонариком и читать какую-нибудь историю, пока мои сестры играли. Мне нравилось слышать их голоса, но не хотелось к ним присоединиться»[387]. Взрослые ценили сидение с книгой не только как способ сосредоточенной концентрации, но и как знак для окружающих: их нужно оставить в покое. Литература создавала пространство в переполненных домах. Чем больше ее было, тем больше имелось возможностей обрести уединение в компании. Долгие периоды чтения, возможно, и были более желательны, чем несколько минут с томом в руках, но именно такова природа этой практики: книгу можно взять или отложить, когда есть возможность или необходимость. Для этого не требовалось ни какого-то другого оборудования, кроме, возможно, очков, ни специальной одежды, ни подготовки. Это был источник для обособленного, внутреннего развлечения и созерцания, который становился в течение столетия все более доступным.

В то же время читатели продолжали делиться напечатанным словом – в роли слушателей или исполнителей. Только очень богатые мыслили книгу исключительно как частное имущество. Читатели рекомендовали друг другу те или иные книги и одалживали их у друзей или членов семьи. По мере выхода все большего количества книг и облегчения их транспортировки по железной дороге и по почте местные библиотеки-абонементы преобразовывались в предприятия национального масштаба – здесь можно вспомнить Избранную библиотеку Муди (1842) и ее конкурента, библиотеку У. Г. Смита (1860). Дома же книги по-прежнему читались вслух – это было основой «культурной программы» для гостей или же развлечением для членов семьи, занятых каким-нибудь другим делом, например шитьем.

Признаки сдвига между одиночным и социальным чтением могут быть обнаружены среди выходцев из расширяющейся системы начальной школы. На протяжении XIX века печатные издания того или иного рода стали более привычными в большинстве домохозяйств. Там, где когда-то материал для чтения ограничивался в лучшем случае редко используемыми религиозными текстами или захватанными сборниками народных преданий, теперь нашлось место множеству брошюр, продолжающихся изданий, газет и другой подобной печатной продукции. Один из респондентов исследования по устной истории «Опыт семейной жизни и работы» (Family Life and Work Experience – FLW) рассказывал, что в эдвардианское время, на которое пришлось его детство, печатные издания заменяли собой основные предметы интерьера: «Обычно, – вспоминал он, – [мы] читали газету за едой, потому что это была скатерть. Скатерть была из газет, разложенных на столе»[388]

.

Однако осуществлять переходы, обычные для семей среднего класса, было гораздо труднее. Вес практики был смещен в сторону коллективного, а не личного. В доме Элис Фоули в Болтоне грамотный отец читал неграмотной жене Диккенса и Элиот, а их дети-школьники читали друг другу книги из местной библиотеки[389]. В этих домах свободные минуты на уединение были на вес золота, особенно для женщин: «О, папа много читал, – вспоминал другой респондент. – И мама, когда появлялось время. Но у нее – пошив одежды и все такое – и работа по дому, и готовка, ну то есть у нее было не так много времени, хотя нас в семье было всего трое»

[390]. В таких условиях самое большее, на что можно было надеяться, – это один взрослый, имеющий достаточно времени и навыков, читающий другому, поглощенному домашними делами. В одной из семей, исследованных в FLW, это было задачей отца – читать матери, «пока она гладила»[391]

.

Вне дома