История одиночества

В начале пентонвильского эксперимента духовенство надеялось, что сможет освоить язык цифр, который начал тогда характеризовать инициативы правительства[624]

. Законодательная деятельность парламентов после Избирательной реформы сопровождалась, по выражению Иэна Хакинга, «лавиной цифр»[625]

. Термин «статистика», который в XVIII веке обозначал все сведения, характеризующие государство, приобрел более узкое значение. Цифры превратились в органы чувств правительства, сообщающие как о необходимости вмешательства, так и о его последствиях. Способность считать отделяла старый порядок с его неподготовленными чиновниками и филантропами-любителями от нового режима профессиональных государственных служащих[626]

. Поэтому в ранних докладах капелланы старались измерить эффективность своего труда. «Мы рады привести, – писала комиссия по Пентонвилю в 1848 году, – следующий факт о влиянии религиозного наставления: из 1500 заключенных число допущенных до Святого причастия составило около 300, а из этих 300 человек менее 20 совершили какое-либо правонарушение и менее 10 совершили какой-либо аморальный поступок после того, как покинули наши стены, насколько смог установить капеллан»[627]

. Однако такие цифры было трудно собрать во временны´е ряды, и они имели в лучшем случае косвенное отношение к центральному процессу покаяния и исправления путем уединенного общения с Богом. Цифры о Святом причастии отражали некий путь по правилам англиканской религии, но не учитывали ни духовного состояния заключенного до тюрьмы, ни того, как номинальное соблюдение религиозных обрядов соотносится с истинным покаянием.

Спрос на цифры подорвал авторитет капелланов. В то время как их доклады вскоре стали ограничиваться описательными рассказами, другие должностные лица отреагировали на новую культуру государственного управления публикацией все более подробных таблиц с показателями работы. Измерялся прогресс в обучении грамоте, составлялись списки продуктов труда в камерах – от фартуков до носовых платков и конвертов[628]. Многое считалось ради счета, но это создавало впечатление целенаправленных, последовательных усилий соответствующих чиновников. Что касается принудительного одиночества, то здесь систематически регистрировались только одни неудачи. Пентонвильские медицинские работники – а не капелланы – ежегодно учитывали и пытались объяснить одно-два самоубийства; три-четыре попытки самоубийства (большинство из которых считались фиктивными); переводы в Бетлем, а позднее и в другие лечебницы; и двадцать-тридцать случаев, когда заключенных возвращали в тюремный «коллектив», обеспокоившись влиянием одиночества на их психическое или физическое состояние. По мере совершенствования методов диагностики они смогли составлять таблицы телесных или психологических недугов и нарушений среди заключенных. Эти данные были призваны демонстрировать заявленную эффективность одиночного режима. В результате регулярных посещений камер благополучие их обитателей отслеживалось по медицинским стандартам того времени, и тех, кто был признан неспособным выдержать суровые условия длительного одиночества, переводили. Однако эти же цифры сделались оружием в руках критиков. В 1846 году председатель Бетлемской больницы сэр Питер Лори воспользовался официальными отчетами для своей блистательной атаки на режим, получившей название «Убийство без убийства, или Влияние раздельного содержания под стражей на телесное и психическое состояние заключенных в правительственных тюрьмах». «Я утверждаю, – заявлял он, – что эта система отправила множество заключенных в Бетлемскую больницу в качестве сумасшедших и что ее применение сопровождалось такими смертностью и заболеваемостью, каких нет в тюрьмах, работающих по системе безмолвия»[629].