История одиночества

Еще одна трудность была связана с тем, в какой степени вообще можно добиться полного одиночества. Все реформаторы тюремной системы стремились к тому, чтобы не позволять заключенным общаться друг с другом. Сторонники «безмолвной» системы утверждали, что могут достичь этой цели без затрат на строительство камер и без риска свести заключенных с ума. Их оппоненты считали, что хранить молчание в коллективе физически невозможно. Попытки принудить к нему приведут лишь к еще одному наказанию – в дополнение к первоначальному приговору суда[617]. Поэтому лучше исключить всякий соблазн разговаривать, поместив заключенных в специально построенные камеры.

В конечном счете новые режимы наглядно проиллюстрировали неудержимое стремление человека к общению. Быстро выяснилось, что основной принцип – безмолвная изоляция – не работает. «Находясь в тюрьме, – писал в 1850 году Хэпуорт Диксон о заключенных, – они не должны видеть или знать друг друга. Это невинное заблуждение они и сами пытаются поддерживать. Но дело в том, что они прекрасно знают друг друга и общаются как устно, так и письменно»[618]. Стало ясно также, что не только «безмолвная», но и одиночная система создает огромную дисциплинарную проблему. Например, в 1854 году, когда пентонвильский эксперимент был в самом разгаре, в перечне тюремных правонарушений преобладали активные попытки заключенных вступить в контакт друг с другом. Было можно лишь ожидать несколько нарушений, ожидаемых в любой тюрьме, – например, девять случаев нападения на сотрудников и еще девять попыток побега. Но начальник тюрьмы тратил время на энергичные и изобретательные попытки подопечных вырваться из мира молчания. 37 заключенных были наказаны за «общение в письменной форме»; 95 – за «разговоры на зарядке и в коридорах»; 39 – за разговоры «через водопроводные краны и посредством стука и т. д. через стену»; 73 – за «разговоры, свист, крики и другие ненадлежащие действия в классе»; 32 – за «непристойные сообщения, непристойные фигуры и рисунки в книгах и на сиденьях в часовне»; 33 – за «плохое поведение в часовне во время богослужения, разговоры вслух, смех и передразнивание капеллана»; еще двое – за «попытку тайно послать письма из тюрьмы»[619]

.

В рамках «безмолвного» режима такие правонарушения могли наказываться периодами одиночного заключения. В Пентонвиле же такой возможности не было. «Точка отсчета в режиме молчания – камера, – отмечал сэр Питер Лори, – поэтому ужесточение сводится к темноте и ограниченному питанию; ибо, разумеется, чем строже обычная дисциплина, тем суровее должна быть чрезвычайная»[620]. Единственный способ сделать одиночество более неприятным – лишить света и пищи. В середине 1950-х почти 90 % внутренних дисциплинарных взысканий выражалось в заключении на несколько дней в «темной камере», более половины – в содержании на хлебе и воде. Это своеобразное возвращение к средневековому подземелью не имело большого сдерживающего эффекта. Маски и тесные камеры надлежало убрать из часовен, поскольку они лишь помогали скрыть от надзирателей, чем заняты заключенные и с кем разговаривают. Последние с самого начала сопротивлялись режиму молчания, разрабатывая собственные системы телеграфирования

[621]. В мемуарах и исследованиях оставшейся части столетия описывались попытки наладить связь – хотя бы путем постукивания по водопроводу или по стенам камеры[622]

. В одной из самых надежных тюрем – Дартмурской – неизменно актуальной была проблема, связанная с материалами, из которых сооружены камеры. В 1879 году Кимберлийской комиссии докладывалось:

Помимо прочих несовершенств железных камер, перегородки у них столь тонкие, что через них заключенные могут слышать друг друга; как представляется, общение таким способом, несмотря на постоянный присмотр надзирателей, до некоторой степени имеет место. Пресечение же подобных попыток приводит к увеличению числа мелких нарушений и усложняет поддержание дисциплины[623].

Одиночество и молчание сочетались друг с другом не так хорошо, как это представлялось когда-то тюремным реформаторам.