Что касается до событий Северо-Восточной Руси XIV и XV веков, они, несомненно, вносились в летописи ростовские, тверские, московские и некоторые другие. Но эти местные летописи в своем первоначальном виде не сохранились; они дошли до нас в позднейших летописных сводах, принадлежавших уже времени московского единодержавия и составленных под влиянием и надзором московского правительства (Софийский, Воскресенский, Никоновский, Степенная книга и др.). Сюда, наряду с подобными записками о событиях, вносились многие из тех исторических сказаний и «Умильных повестей», о которых мы говорили выше (об Александре Невском, Михаиле Тверском, Димитрии Донском и пр.), вносились жития святых, выписки из хронографов, записки путешественников, судебные уставы, послания, завещания и тому подобное. Таким образом, эти своды можно назвать собственно летописными сборниками. Нелегко теперь выделить из них то, что принадлежало непосредственно тем безымянным летописцам, которые вели погодные записки по поручению князей или епископов. На государственный характер этих записок указывает, например, следующая заметка одного московского летописца под 1409 годом (сохранившаяся в Никоновском своде). Описав бедственное нашествие на Москву Эдигеевой рати, он как бы в оправдание себя ссылается на образец «начального летословца Киевского», когда «первые наши властодержцы без гнева повелевающе вся добрая и недобрая прилунившаяся написовати; яко же при Володимире Мономахе онаго великого Сильвестра Выдобыжского неукрашая пишущего да аще хощеши прочти тамо прилежно». В конце XIII века, как мы видели, Мстислав Львович Волынский в наказание берестьянам за их крамолу велел известие о ней внести в Волынскую летопись. В XV веке, во время спора Юрия Дмитриевича с племянником Василием в Орде, первый старался подкрепить свои притязания ссылкой на летописи. А сын Василия Иван III, как увидим, доказывал новгородцам их неправды, также ссылаясь на летописи. Следовательно, летописи не только служили чтением для людей любознательных, но имели и прямое приложение в делах политических или правительственных. При составлении сводов нередко к событию, записанному под известным годом, прибавлялись известия или рассказы, сложившиеся об этом событии гораздо позднее, и только иногда случайная заметка дает нам понятие о такой вставке.
Например, в позднейших, то есть московских, сводах под 1415 годом при известии о рождении Василию Дмитриевичу сына Василия рассказывается следующее. Роды были трудные: Софья Витовтовна долго мучилась и казалась близко к смерти. В то время за Москвой-рекой в монастыре Иоанна Предтечи «под бором» жил некий святой старец. Великий князь посылает к нему, чтобы помолился о его княгине. Старец отвечал посланному: «Поди и скажи великому князю, чтобы помолился Господу Богу, Пречистой Его Матери и великому мученику Логину Сотнику, понеже он дан от Бога помощником всему роду вашему; а о княгине своей не скорби, здрава будет и в сей вечер родит сына, наследника тебе»; еже и бысть. В час этого рождения к духовнику великого князя, сидевшему в своей келье в Спасском (придворном) монастыре, кто-то постучался в дверь и сказал: «Иди, нареки имя великому князю Василий». Духовник вышел из келий, но у дверей никого не было; однако он пошел во дворец и дорогой повстречал посланного, который шел звать его за тем, чтобы наречь имя новорожденному сыну великого князя. Духовник нарек его Василием и потом тщетно разыскивал того, кто стучался к нему в дверь. Этот рассказ в летописях приводится без всяких пояснений о том, из какого источника он заимствован. Но в одном своде (Воскресенском) сохранилась в конце рассказа такая заметка: «Мне же о сем Стефан дьяк сказа, а о прежнем проречении старца Дементий печатник, а сему поведа великая княгиня Мария». Эта великая княгиня, конечно, есть не кто иная, как Мария Ярославна, супруга Василия Темного, пережившая его многими годами. Отсюда мы заключаем, что легенда, связанная с рождением Василия Васильевича, вставлена в летопись не ранее последней четверти XV века и принадлежит к тем благочестивым сказаниям, которые имели целью прославление рода великих князей Московских.
Местный или областной характер летописей неизбежно выражался как в явном пристрастии к своим князьям или иерархам, так и в неприязненном тоне по отношению к другим областям, с которыми случались столкновения. Суздальско-московские летописцы, например, иногда недружелюбно относятся к рязанцам и новгородцам; а новгородские к тверичам и москвичам. Такие взаимные отношения летописцев необходимо поэтому брать в расчет при оценке их известий. Новгородские летописи в эту эпоху, как и прежде, составляли особую группу; они велись, конечно, под надзором владычным, в духе новгородской самобытности и следили преимущественно за событиями своей земли. С XIV века, когда Псков приобрел политическую самостоятельность, появляются особые летописи псковские.