Можно отметить, что герой куртуазного романа всегда рыцарь (и никогда не простолюдин, не виллан, не купец, не ремесленник) и что через действие, часто абсурдное, он показывает, как должен вести себя рыцарь. Если принять высказывание Оскара Уайльда, что литература протягивает зеркало жизни или опережает жизнь, то есть предоставляет возможность найти у Кретьена де Труа, основателя французского, а через него и европейского романа, и у его последователей портрет идеального рыцаря, который служил образцом для реального рыцаря, особенно в отношениях с женщиной, играющей здесь роль первого плана, каковую за ней не признаёт героический эпос. Конечно, в «Песни о Гийоме» есть Гибурк – сильная женщина, но Роланд, умирая, даже не вспоминает свою невесту Альду, сестру своего соратника Оливье. В отдельной главе мы особо поговорим о роли женщины в жизни рыцарства.
Пока что речь идет о том, чтобы выделить в романах период примерно с 1160 по 1182 год – эпоху, когда над землей начал подниматься неф собора Парижской Богоматери, когда Французское королевство наслаждается относительным миром перед Третьим крестовым походом. Тем не менее рыцарство в этот период не бездействует, похоже, именно в это время внутри него выкристаллизовывается понимание его природы и значения его миссии.
В «Эреке и Эниде» перед рыцарством, как и в жизни, встает моральная проблема, более всего занимавшая Кретьена де Труа и являющаяся центральной идеей его творчества: конфликт между любовью и приключением. В эпоху, когда все мысли и пыл женщин были направлены на любовь, – это французское изобретение XII века, как остроумно выражался наш учитель Сейнобо, – они находят удовлетворение и видят смысл жизни в любовных победах. Когда такая победа одерживается, не в акте простого и полного духовного оммажа, пример которого провансальская поэзия дает замужней и уже удовлетворенной женщине, но в браке, который предпочитает северный реализм, она намеревается наслаждаться им так спокойно, как позволит жизнь. Но мужчина, со всем пылом желавший этой победы, наконец, одержав ее, не находит в ней полного счастья, и так будет всегда, потому что предназначение мужчины – приключения, которые он ищет, чтобы испытать свою доблесть и храбрость.
Этим испытанием доблести и храбрости являются война, крестовый поход или турнир, то есть одновременно вид спорта и способ получения материальных благ, а также (но не для дворянина той эпохи) поиск истины, философского камня или же занятия живописью и поэзией.
В первом в нашей литературе романе артурианского цикла, появившемся вскоре после 1160 года, Эрек, рыцарь Круглого стола короля Артура, благодаря силе и ловкости одержал победу над неизвестным рыцарем и получил приз, предназначенный самому доблестному, – прекрасную Эниду, дочь нищего мелкого дворянина, одетую в рваное платье. Но богатство не имеет значения для рыцаря. Энида даже вооружила Эрека оружием, предоставленным отцом, дав ему металлические набедренники, кольчугу, прикрывающую тело и затылок, броню для защиты нижней части лица, островерхий шлем, закрывающий голову до глаз; опоясала его перевязью с мечом, повесила ему на шею вытянутый треугольный щит и вложила в руку копье из ясеня. Отец поручает дочь чести Эрека, полагаясь на его слово (здесь следует обратить особое внимание на огромную силу
Речь здесь идет не о дезертирстве с королевской службы, а о том, что рыцарь не следует идеалу, требующему от него подтверждения его доблести и смелости. Огорченный и оскорбленный в своей гордости, Эрек берет с собой жену и отправляется на подвиги и приключения, которые без труда находит, запретив Эниде при этом предупреждать его о грозящей опасности. Ее верность смягчает его сердце, они мирятся, но он придумывает последнее испытание – придворную радость более фантастическую, чем предыдущие, поскольку это нечто вроде путешествия в царство мертвых, где он освобождает даму с кленом, которая является продолжением образа египетской богини смерти. Идеальный рыцарь, как и любовь, оказывается сильнее смерти. Помирившись, супруги пышно отмечают в Нанте свою свадьбу, которая воспроизводит свадьбу герцога Бретонского в 1158 году, на которой Кретьен де Труа, возможно, присутствовал: