История ворона

Вот уже долгих два с половиной дня мы с отцом едем в тряском экипаже. Дэбни везет нас на северо-запад по дороге Фри-Ночт, ведущей от Ричмонда к Шарлоттсвиллю, а ночуем мы в верхних комнатах таверн, где весело звенит скрипка, шумно играют картежники и повсюду стоит терпкий запах крепчайшего южного эля. Ужинаем мы бараниной, гусятиной и окороком – все блюда так щедро сдобрены солью, что у нас даже губы пощипывает, а закусываем свежим деревенским сыром и джемом. Каким-то чудом нам и впрямь хватило выдержки не переубивать друг друга – возможно, потому что почти всё время мы либо читаем что-нибудь про себя, либо любуемся в окно на ручейки и величественные очертания горных хребтов.

Мои стихи мы не обсуждаем. Мне уже начинает казаться, что моя мрачная муза меня оставила, ибо теперь, на пути к свободе, мысли мои весьма редко уносят меня в царство меланхолии.

В Шарлоттсвилль мы приезжаем в День святого Валентина – 14 февраля 1826 года. Не дожидаясь, пока за окном покажется университетский Академический поселок, отец достает кожаный бумажник.

– Надолго я оставаться не буду, – предупреждает он. – Прослежу за тем, чтобы ты не заблудился – и всё. Деньги на расходы я выдам тебе прямо сейчас.

Мне представляется, как ему не терпится остановить наш экипаж и вытолкнуть меня за дверь, и я невольно морщусь. Его узловатые пальцы выуживают из бумажника стопку банкнот, и он внимательно их пересчитывает.

– Здесь сто десять долларов, – сообщает он и протягивает мне деньги. – И предназначены они исключительно для университетских расходов. Не сори ими. Будь благоразумен и прилежен.

Я благодарю его и убираю деньги в свой бумажник.

– Я добился для тебя особого разрешения посещать лекции двух профессоров вместо трех, – объявляет отец.

Я так и застываю на месте, даже не успев спрятать бумажник в карман.

– Но зачем? Это ведь университет! Посещать лекции трех профессоров – обычное требование для студента!

– На трех профессоров у нас нет денег, Эдгар, – сообщает он, доставая из кармана трубку и трутницу.

Эти слова – словно удар ножом в самое сердце. Перед глазами у меня тут же появляется «Молдавия» со всей ее крикливой роскошью: с бронзовыми статуями, с зеркальной бальной залой, со стульями из розового дерева, привезенными из какого-то немецкого замка, которому уже больше восьми сотен лет… Отец щелкает кремнем по стали, высекая искру, от которой потом зажигает спичку и трубку. Экипаж тут же наполняется ароматом лучшего табака, какой только можно сыскать в Виргинии. Мой взгляд замирает ненадолго на его запонках, украшенных драгоценными камнями, на золотой цепочке его часов, на его новом пальто, на начищенных до блеска туфлях с золотыми пряжками…

«На трех профессоров у нас нет денег, Эдгар».

Отец выдыхает облачко дыма, и его красноватые глаза, окруженные морщинками, задерживаются на мне. Он, вероятно, ждет, не расплачется ли его «чересчур чувствительный» маленький нахлебник, но я ему такого удовольствия не доставлю. Я холодно отвечаю на его взгляд, беззвучно дыша, а в голове проносится: «Боже правый, отец, если вы и впрямь хотите сделать из меня чудовище и преступника, вытолкните меня из экипажа – и дело с концом. Хватит уже надо мной издеваться, делая вид, будто вам не безразлично мое будущее!»

Наш экипаж наконец останавливается у Университета Виргинии, и я на ватных ногах выхожу наружу.

Вместе со мной сюда прибыли еще двое новеньких – оба в компании родителей и прислуги, которая торопливо несет их вещи по заснеженной Лужайке перед университетом. Когда снег растает, лучшего места для студенческих состязаний по ходьбе или бегу будет просто не найти.

По краям Лужайки виднеются десять небольших построек, соединенных кирпичными колоннадами, а вдалеке белеет ротонда, обнесенная строительными лесами, бесспорно выдающая тот факт, что основатель университета, Томас Джефферсон, вдохновлялся на создание этого шедевра архитектуры видами Римского Пантеона! Слышно, как на ротонде стучат молотками плотники, и я мысленно пририсовываю к этой картинке мощные коринфские колонны и великолепные мраморные ступени.

Я так и застываю с раскрытым ртом, тщетно силясь осмыслить тот факт, что этот оплот надежды, этот неоклассический дворец знаний – мой новый дом.

– Подожди меня здесь, Дэбни, – говорит отец. – Я скоро вернусь.

Сердце у меня сжимается от мысли о том, что он готов так быстро и легко со мной расстаться.

Я пожимаю на прощание руку Дэбу. Ему сорок семь – они с папой почти ровесники, но сочувствие в карих глазах кучера молодит его лет на десять.

Не откладывая дела в долгий ящик, отец начинает свой путь по Лужайке, зажав под мышкой мой писательский ящичек. Я же тащу чемодан, который то и дело больно врезается мне в ногу. Другие новички со своей свитой направляются к двухэтажному зданию в западной части Лужайки, и мы устремляемся за ними, понадеявшись, что они знают, куда идти. Отец продолжает курить трубку, отравляя чистый февральский воздух всё новыми клубами дыма.

Из здания выходит седовласый господин с большими ушами.