История всемирной литературы Т.5

В немецкой публицистике 80—90-х годов выделяется небольшая группа литераторов, активно пропагандировавшая опыт революционной Франции. Это так называемые немецкие якобинцы. Среди них были такие публицисты, как Вильгельм Людвиг Векрлин (1739—1792), Георг Фридрих Ребман (1768—1842). Их журналы, памфлеты, очерки пользовались широкой популярностью, несмотря на все цензурные запреты. О журнале Векрлина — «Серое чудовище», издававшемся еще в канун революции (1784—1787), упоминает Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву». Ребман продолжал журнальные начинания Векрлина. Одно из его периодических изданий называлось «Новое серое чудовище» (1795, 1798). Смелая обличительная публицистика Векрлина и Ребмана повлекла за собой преследования властей. А. Векрлин и умер в тюрьме.

Самым выдающимся среди немецких якобинцев был Иоганн Георг Форстер (1754—1794). Путешественник, участвовавший вместе со своим отцом Иоганном Рейнгольдом Форстером в экспедиции Д. Кука (1772—1775), ученый-естествоиспытатель, публицист, он выступал по широкому кругу вопросов, волновавших его современников. В 1780—1785 г. он издавал совместно с известным ученым-физиком и писателем-сатириком Г. К. Лихтенбергом «Геттингенский журнал науки и литературы». В годы Французской революции Форстер не только безоговорочно встал на ее сторону, но и сделался ее активным участником. Когда французские войска в 1792 г. заняли город Майнц и в старинном немецком городе была установлена революционная власть, Форстер возглавил созданный здесь якобинский клуб, а в марте 1793 г. его избрали вице-президентом Рейнско-Немецкого конвента.

Тем самым Форстер занял совершенно особое место в европейском Просвещении. Пропагандист идей разума и прогресса стал политическим деятелем, практически боровшимся за права человека. По словам известного историка литературы Г. Гервинуса, он совершил «нелегкий шаг от идеи к деянию, от теоретической формулировки к ее воплощению, от знания к действительности». Понятно, что это не было простым осуществлением идей Просвещения, а связано с отказом от многих иллюзий XVIII в. Величие Форстера и проявилось в том, что в ходе революции он приходил к более глубокому осмыслению действительности в сравнении с просветителями. Для Гете и Шиллера революция представлялась преждевременной, потому что, как писал Шиллер, «благоприятный миг встречает невосприимчивое поколение». Отсюда вывод, что надо пока воспитывать, совершенствовать человека, чтобы подготовить его к принятию свободы. Форстер подходит иначе: нужно сначала завоевать свободу и тем самым создать общественные условия для совершенствования человеческой личности.

Таким образом, революционный опыт помогает Форстеру во многом преодолеть идеализм просветителей в объяснении общественных явлений. Новым в мировоззрении Форстера было также его стремление постигать жизнь в ее целостности. Он не был ни строгим рационалистом, как Лессинг, ни сентименталистом типа штюрмеров. «Никогда не занимается он силой воображения, чувством или разумом в отдельности; его интересует человек в целом», — писал о Форстере Фр. Шлегель.

В стремлении преодолеть метафизические черты просветительского мировоззрения, в стихийных поисках многостороннего охвата явлений жизни Форстер предвосхищает универсализм романтиков. А уровнем политического сознания и глубиной постижения французских идей Форстер опережал многих самых проницательных и мудрых мастеров немецкой литературы тех лет.

Ведь, кроме названных выше «якобинцев», лишь немногие из немецких писателей (среди них Фосс и Гердер) не изменили своего отношения к революции в годы якобинской диктатуры.

Клопшток, который в оде «Они, а не мы» (1790) сокрушался, что не немцы, а французы подняли знамя свободы, и в 1792 г. открыто протестовал против немецко-австрийской интервенции, в 1793 г. написал оду «Мое заблуждение». Шиллер осудил казнь Людовика XVI. Гете, который в драме «Мятежные» (1793) допустил нападки на революцию, спустя треть века (4 января 1824 г.) сказал Эккерману: «Это правда, я не мог быть другом Французской революции, так как ее ужасы совершались слишком близко и возмущали меня ежедневно и ежечасно, тогда как ее благодетельных последствий в то время еще нельзя было разглядеть... Но столь же мало я был другом произвола господствующих. Я был также вполне убежден, что во всякой великой революции виновен не народ, а правительство». В том же разговоре с Эккерманом Гете признавал, что его особенно выводили из равновесия попытки, как он считал, искусственно вызвать в Германии волнения, «которые во Франции были следствием великой необходимости».

Хотя эта «необходимость» была осознана не сразу и далеко не всеми немецкими мыслителями и писателями, революция неотвратимо оказывала свое влияние на их мировоззрение и творчество. Отблеск революционных идей падает на главный труд Гете — трагедию «Фауст», первая часть которой завершается в первые послереволюционные годы.