История всемирной литературы Т.5

В «Эгмонте» варварство и реакция воплощены грозно и убедительно в образе герцога Альбы. В борьбе за власть в Нидерландах он свиреп и беспощаден. Историческая репутация герцога Альбы ни для кого не была секретом, и, вводя эту зловещую фигуру в свою драму, Гете — хотел он этого или нет — вносил существенный корректив в концепцию «Ифигении». Умиротворяющий призыв Ифигении: «Не надо! Не беритесь за мечи!» — оказывался полностью несостоятельным, гуманистические заклинания становились бессмысленными, когда на сцене появлялся Альба. Ведь и Эгмонт погибает из-за своей беспечности и полного доверия к врагу.

Вместе с тем завершенная в переломную для Гете эпоху драма несет в себе противоречивый комплекс идей. Идеализированный образ гуманиста Эгмонта и патетический финал, в котором звучит тема народного возмездия, органически слабо связаны. Это противоречие удалось преодолеть Бетховену в музыке к «Эгмонту», в которой полнее раскрыт революционный пафос драмы.

Так на протяжении одного года были завершены две драмы, столь непохожие одна на другую. В художественной практике Гете воспоминания о греческих трагиках перекрещивались с традицией Шекспира.

Драма в стихах «Торквато Тассо» (1790) классической формой близка «Ифигении в Тавриде»: в ней ограниченный круг действующих лиц, проста композиция, в основном соблюдены единства места, действия и времени. Но, как и «Ифигения в Тавриде», она нарушает классическую иерархию жанров, ибо не отвечает требованиям, предъявляемым к трагедии: здесь нет неразрешимых конфликтов, ведущих к гибели героев. Трагическое дано исключительно в восприятии героя, который много размышляет над своей судьбой, говорит о муках человека, не понятого окружающими. В этом смысле «Тассо» — новая вариация на тему о страданиях юного Вертера. Но одновременно это и анти-Вертер. Роль антагониста Тассо — «государственного секретаря» Антонио — представлена достаточно весомо. Уравновешенный, умудренный опытом, Антонио олицетворяет не только житейскую, но и государственную мудрость, смиряя и умиротворяя мнительного и несдержанного в своих чувствах поэта. Действие происходит в XVI столетии, отмеченном в Италии острыми противоречиями, ощутимо сказавшимися и на судьбе, и на творчестве Тассо. Но Гете по существу абстрагируется от исторической обстановки, замыкает героя в придворном кругу.

Лирическая напряженность монологов Тассо выдает присутствие авторского «я». В разговоре с Эккерманом (3 мая 1827) Гете вспоминал, как его самого «отчаяние погнало в Италию» и он обратился к истории Тассо, чтобы «освободиться от болезненных и тяжелых веймарских впечатлений». Гете размышляет над проблемой отношения художника и общества, уже нашедшей отражение во многих его произведениях разных жанров. Сочувственно передавая переживания Тассо, Гете, однако, не только не осуждает, но и явно идеализирует его высокопоставленных покровителей, опека которых тяготит поэта. Конфликт поэта с правящей элитой завершается компромиссно:

Осталось лишь одно:

Нам слез ручьи природа даровала,

И скорби крик, когда уже терпеть

Не может человек. А мне в придачу

Она дала мелодиями песен

Оплакивать всю горя глубину:

И если человек в страданьях нем,

Мне бог дает поведать, как я стражду.

(Перевод С. Соловьева)

Тематически и эмоционально с Италией более непосредственно связан поэтический цикл Гете «Римские элегии» (1788; изд. 1795). Несколько холодноватому, весьма строгому в своей классической уравновешенности миру Ифигении и очень узкому, замкнутому кругу в драме о Тассо противостоит мир, красочный и чувственный:

Радостно чувствую я: я вдохновлен классической почвой.

Прежний и нынешний мир громче со мной говорят.

(Перевод Н. Вольпина)

Торжественный гекзаметр в сочетании с пентаметром, образы античных мифов, пейзажи Рима — древнего, нового, Рима художественного и Рима народного — и образ возлюбленной поэта, смело вписанный в эту большую полифоническую и многокрасочную картину, — все это открывает еще одну грань и в освоении античности, и в отражении современной Гете действительности.

Это один из парадоксов веймарского классицизма Гете. В знаменитом штюрмерском романе о Вертере не было такого откровенного изображения чувственной любви. Самый жанр элегии у Гете имеет особые черты. У него мало общего с элегиями европейского сентиментализма XVIII в. Образцом для Гете служили элегии Тибулла и Проперция — римских поэтов I в. н. э. Изображение любви, ощущение радости жизни было связано с языческим восприятием мира. Здесь также связующим звеном был Винкельман, который помог увидеть в древних «проявление несокрушимо здорового естества».