История всемирной литературы Т.5

Бенито Хоронимо Фейхоо-и-Монтенегро (1676—1764) по праву может быть назван первым испанским просветителем. Скромный монах, проведший всю жизнь в бенедиктинском монастыре в Овиедо, преподаватель монастырского коллежа, Фейхоо обладал широкой начитанностью и поразительной в испанце его времени страстью к точному научному знанию. С 1726 по 1740 г. он издавал многотомный «Универсальный критический театр, или Речи о материях разного рода, разоблачающие всеобщие заблуждения». С 1740 по 1760 г. он, тоже в нескольких томах, издавал «Ученые и любознательные письма, опровергающие или объявляющие сомнительными многие распространенные мнения». Уже титульные листы произведений говорят о просветительской задаче, которую ставил перед собой автор.

Фейхоо не был оригинальным мыслителем и не владел какой-либо цельной и глубокой философской системой. В некоторых вопросах он не смог преодолеть простодушные суеверия своих современников. Будучи поклонником и во многих отношениях учеником Декарта, в решении основных натурфилософских и этических вопросов он все же оставался в пределах католической ортодоксии. Так, он отрицал понятие «естественного человека» и считал, что во все времена зло коренится в человеческой природе, а добро — в божественном милосердии. Цель и пафос произведений Фейхоо состоит не в утверждении новых взглядов, но в разрушении старого — предрассудков, суеверий, обскурантизма — и в требовании интеллектуального обновления.

Один из центральных объектов критических атак Фейхоо — всевозможные религиозные предрассудки и вера в чудеса. Надо помнить, какое глубокое суеверие, усугубляемое деятельностью инквизиции, царило во всех слоях испанского общества, чтобы оценить значение и смелость разоблачений Фейхоо. Несколько раз поступали на него доносы в инквизицию, и только заступничество короля, посчитавшего выгодным объявить себя покровителем ученого монаха, спасло его.

Фейхоо выступает (иногда по необходимости осторожно) не только против суеверий, но и против канонизированных церковью утверждений, перекликаясь с французскими вольнодумцами. Даже по такому острейшему для Испании вопросу, как преследование евреев, Фейхоо противопоставлял католической нетерпимости гуманистическую широту. В «Письме еврею из Байонны» он объявляет предрассудком убеждение, будто различие религий должно вести к взаимной ненависти. И это в годы, когда инквизиция огнем и железом уничтожала не только иудаизм, но и всякое сочувствие иудеям!

Разоблачая предрассудки и суеверия, Фейхоо презрительно отзывается о черни, как о питательной среде всякого мракобесия. Это дало повод историкам обвинять его в антидемократизме. Однако сам Фейхоо в «Ученых письмах» недвусмысленно оговорил: «Поймите, что под чернью я имею в виду многие пышные парики, многие уважаемые мантии, многие достопочтенные сутаны». Фейхоо просто мыслит вне социальных антитез, видя и последовательно развивая лишь одну антитезу: мракобесия и просвещения, суеверия и разума.

Размышления на эстетические темы занимали сравнительно небольшое место в интеллектуальной деятельности Фейхоо, но и тут он высказал несколько важных идей. Будучи поборником разума, Фейхоо считал, что и в художественном творчестве прежде всего должен проявляться «естественный разум», знание природы и правил, по которым создается произведение искусства. Поэтому, например, от критика не требуется много искусства, кроме «верного, полного, ясного и проницательного понимания» и «хорошего знания материала». И все же Фейхоо ушел далеко вперед от установлений классицистских поэтик. «Изучение правил помогает избегать грубых ошибок. Но я никогда не скажу, что таким путем можно создать шедевры». Подлинная красота, величие произведения создаются индивидуальным талантом художника. Значительно обгоняет свое время Фейхоо в статье «Нечто неуловимое». Он начинает ее с замечания, что в произведениях искусства, как и в лицах людей или в пейзаже, есть «нечто неуловимое», «скрытая, неопределимая грация,

которая не зависит ни от каких правил, а только от особого гения мастера». Конечно, Фейхоо, поднимая и прославляя художническую индивидуальность, еще далек от ее романтического понимания. «Нечто неуловимое», по его мнению, состоит все же «в самой композиции», «в пропорциях и сочетаниях частей». Но дело в том, что посредственные художники рабски следуют правилам, в то время как гении создают или открывают новые, более высокие правила. Прекрасное произведение искусства «не может быть создано абсолютно против всяких правил, но против правил ограниченных и дурно понятых».