Дюмурье близко сошелся с Фавье, который посвятил его в тайны двора и просил Людовика XV и герцога Шуазеля воспользоваться его талантами на дипломатическом и военном поприщах. Дюмурье был назначен генерал-квартирмейстером французской армии на Корсике и отличился там, как и везде. Во главе отряда добровольцев он овладел замком Корте, последним убежищем великого корсиканского патриота Паоли (взяв свою долю добычи в виде библиотеки этого несчастного).
Возвратившись в Париж, Дюмурье провел там год в обществе литераторов и веселых женщин, которые придавали собраниям того времени характер вакханалий. Затем Дюмурье отправили в Польшу.
В эту эпоху Польша, наполовину занятая русскими, третируемая Пруссией, оставленная Австрией, старалась отстоять хотя бы остатки своей национальной независимости. Король Франции боялся оскорбить императрицу Екатерину, подать Фридриху предлог к враждебным действиям или внушить недоверие венскому двору, но все-таки хотел протянуть Польше руку помощи. Дюмурье был избран посредником для этой роли, тайным представителем Франции при польских конфедератах[23]
, а в случае нужды и генералом, чтобы соединить и направлять их усилия, но — генералом-авантюристом, лишенным официального признания.Герцог Шуазель, негодуя на унижение Франции, тайно готовил войну против Пруссии и Англии. Мощная диверсия в Польше была необходима его кампании. Он дал Дюмурье конфиденциальные инструкции, но, прежде чем последний прибыл в Польшу, Шуазеля внезапно изгнали из Версаля. Перемена дипломатической политики Франции расстраивала планы Дюмурье; несмотря на это, посланник продолжал действовать с жаром и стойкостью, достойными лучшего применения. Он нашел польский народ приниженным рабством и привычкой к игу; увидел, что польские аристократы развращены роскошью и тратят в словах и интригах партий пыл своего патриотизма. Графиня Мнишек, женщина редкой красоты и высокого положения, создавала, разрушала и объединяла различные партии в порядке, желаемом и ведомом ей одной. Дюмурье воспользовался влиянием графини, постарался соединить эти разрозненные усилия, воодушевил и дисциплинировал нестройный патриотизм бунтовщиков, сформировал пехоту, составил артиллерию, даже овладел двумя крепостями.
Но польский король Станислав, креатура Екатерины, понял опасность национального восстания, которое, если бы одолело неприятелей, могло потом снести и его собственный трон. Он парализовал движение, предложив конфедератам себя в качестве общего предводителя. Богуш, последний знаменитый оратор польской свободы, произнес прочувствованную речь, в которой отказывался от вероломной помощи короля, и вызвал единодушный порыв конфедератов к последнему решению, какое еще оставалось, — к восстанию. Оно разразилось; Дюмурье стал его душей, переходил из одного лагеря в другой, стараясь объединить план атаки.
Окруженный Краков готов был пасть в руки восставших, но анархия, этот злой гений Польши, быстро рассеяла единство между вождями: они один за другим уступили соединенным силам русских войск. Все польские вожди хотели обладать исключительно для себя честью спасенья отечества: они соглашались скорее погубить его, чем допустить, чтобы оно было спасено соперником. Главного вдохновителя восстания Петра Сапегу убили, Пулавского и Микшенского, раненых, выдали русским, Заремба переметнулся на сторону противника. Последний из главный патриотов, Огинский, поднял Литву в то самое время, когда Малая Польша сложила оружие. Покинутый всеми беглец, он ускользнул в Данциг и в течение тридцати лет блуждал по Европе и Америке, нося в своем сердце боль отечества. Прекрасная Урсула Мнишек зачахла и умерла от горя после падения Польши. Дюмурье оплакивал эту героиню страны, в которой, по его словам, женщины более мужчины, чем сами мужчины. Он навсегда разочаровался в этой аристократии без народа и называл потом поляков «азиатами Европы».
Дюмурье провел год в Бастилии, проклиная неблагодарность и слабость короля и д’Аржансона (которые, желая сохранить лицо перед Пруссией и Россией, решили примерно наказать посланника, примкнувшего к бутовщикам), и в уединении возвратил себе обычную энергию. Затем заточение заменили ссылкой в крепость в Кане; там, в монастыре, Дюмурье встретил ту самую кузину, которую все еще любил. Изнывающая от скуки монастырской жизни, она была растрогана, увидев прежнего возлюбленного, они наконец поженились, и он вскоре получил место коменданта в Шербуре.
Деятельная натура Дюмурье стала бороться с силами природы так же энергично, как боролась с людьми. Он задумал устроить здесь военную гавань, которая могла дать французскому флоту точку опоры на Ла-Манше. Таким образом Дюмурье провел пятнадцать лет, омраченных только отсутствием чувства юмора жены и ее чрезмерной набожностью.