История жирондистов Том I (с оригинальными иллюстрациями)

Приближающаяся революция застала его равнодушным к ее принципам, но подготовленным к ее превратностям. Он скоро понял, что существующие учреждения вскоре смоет революционной волной, если они не перестроятся сообразно новым идеям. И тогда Дюмурье отдался конституции, но без энтузиазма, он желал поддержки трона, но предчувствовал перемену династии. Эмиграция, уменьшив число занятых высших должностей в армии, расчистила для Дюмурье место: он стал генералом. Поочередно, как бы разведывая, где кроется зарождающая сила, он сближался с Мирабо и Монмореном, с герцогом Орлеанским и якобинцами, с Лафайетом и жирондистами. Народ считал Дюмурье полностью преданным своему делу, солдаты его обожали; он ненавидел анархию, но льстил демагогам.

Наступление войны он приветствовал с упоением, поскольку предвидел, что революция, из-за которой дезертировало дворянство и на которую нападала целая Европа, нуждается в генерале, способном направить беспорядочные усилия масс. В 56-летнем возрасте он еще обладал пылом молодости. Очевидно было, что для этого человека никакое бремя дел не окажется тяжким и он навсегда сохранит столько силы духа, чтобы шутить как при хорошем, так и при дурном повороте судьбы. С одинаковой веселостью он говорил о политике, войне и правительстве. Речь Дюмурье отличалась прямотой, остроумием, неожиданными оборотами; красноречие его поражало и ослепляло слушателя, как молния; слова Дюмурье блистали и на совещаниях, и в частных разговорах: это красноречие было нежно и вкрадчиво, как речь женщины. Дюмурье страстно любил женщин и всегда оставался восприимчив к их любви: общение с ними сообщило его натуре лучшее качество этого пола — сострадание.

Новые министры собрались у госпожи Ролан, которая была душой жирондистского правительства. В это время Дюмурье чувствовал, подобно всем остальным, полную преданность интересам и воле этой партии, представленной в лице молодой, прекрасной и красноречивой женщины. Генерал надеялся господствовать в партии, сделавшись властелином сердца этой красавицы. Но госпожа Ролан имела против обаяния военных предохранительное средство, какого Дюмурье не привык встречать у женщин, — суровую добродетель и твердые убеждения. А потому она вскоре сделалась для него не более чем угрюмой фанатичкой, между тем как он в ее глазах превратился в человека легкомысленного и самонадеянного. Дюмурье был больше куртизаном, чем патриотом, а идеалом госпожи Ролан оставался не военный, но гражданин; единственным соблазном, перед которым она не могла устоять, являлся республиканский дух. Сверх того, госпожа Ролан с первого взгляда заметила, что Дюмурье слишком честолюбив, чтобы долго оставаться незаметным. «Берегись этого человека, — сказала она мужу после первого свидания с Дюмурье, — под видом товарища в нем может скрываться властелин, способный выгнать из совета министров людей, которые его туда ввели».

Ролан, вполне счастливый тем, что достиг такого уровня власти, не предвидел беды. Удовлетворенное честолюбие сделало его доверчивым к предупредительности Дюмурье и даже смягчило по отношению к королю. При вступлении в должность Ролан старался выказать резкость своих принципов в костюме и грубоватый либерализм — в манерах.

Он явился в Тюильри весь в черном, в круглой шляпе, в башмаках, без пряжек, и покрытых пылью; он хотел всем своим видом показать, как человек из народа становится лицом к лицу с человеком трона. Придворные пришли в негодование от такого поступка, на короля он подействовал болезненно, а Дюмурье только посмеялся. «О, в самом деле, все потеряно, господа! — сказал он придворным. — Если нет этикета, нет более и монархии!» Эти шутливые слова свели на нет в одно и то же время и гнев двора, и весь эффект спартанской затеи Ролана.

Дальше король уже не испытывал неудобства и обошелся с Роланом с той искренностью, которая всегда открывала ему сердца собеседников. Новые министры изумились, почувствовав себя растроганными и откровенными в присутствии монарха. Они явились на заседание совета подозрительными республиканцами, а вышли оттуда почти роялистами.

«Короля мало знают, — говорил Ролан своей жене, — хоть он и слабый государь, но лучший из людей; ему недостает не добрых намерений, а добрых советов. Если бы этот король родился двумя столетиями раньше, то его правление считалось бы одной из счастливейших эпох. Революция убедила его в своей необходимости, надобно теперь убедить его в ее возможности. Находясь в наших руках, король может служить ей лучше всякого другого гражданина в королевстве; наставляя короля, мы можем оставаться верными и его истинным интересам, и интересам нации; нужно, чтобы король и революция составляли одно целое».