Я знаю, что вы хотите ответить, чистые аскеты животных радостей: художник должен уметь в одиночестве ждать посмертного признания, которое придёт потом, если его произведение действительно значительно. Пусть работает и ждёт, пока не подохнет среди презрения и непонимания большинства, пока не дотянет до голодной смерти без хлеба и симпатии, тогда через сто или двести лет мы провозгласим его гением и, пожалуй, даже внесём свои пять лир, чтобы поставить ему статую.
Воистину христианское и любящее суждение! Да, художники должны творить в одиночестве и в мучениях, но у них всё же есть право после, пока они живы и готовы к этому, получить известность, обсуждаться, быть отрицаемыми или прославляемыми. Нужно, наконец, покончить с этим страданием заброшенности в течение жизни и славословием и лаврами в старости и после смерти. Что толку, если через пятьдесят или сто лет, когда мы уже станем разложившимися костями или лёгким пеплом, когда наши глаза уже не смогут взирать на полдень мира, а наше сердце не будет биться от любви или негодования, журналисты приклеят «великий» к нашему имени, а биографы будут разглагольствовать на тему глупой несправедливости наших современников – что нам с того? Если в вашей груди есть дыхание симпатии, а в вашем мозге начало ума, дайте нам то, что можете, но сейчас, сразу, пока мы ещё дышим и живём в этой великолепной и уникальной вселенной. Мы подарим вам бронзу будущей статуи, но дайте нам её сейчас десятками, чтобы хватило пойти выпить и поесть.
Только настоящее существует, и эмпиреи пали с небесного свода. Нет ничего, кроме жизни, и мы хотим лучшей жизни. Мы даём и хотим получать. Художник, как любой другой человек, который что-то делает, хочет обсуждаться теперь же: либо коронован шипами, либо увенчан розами.
Мы больше не хотим крокодиловых слёз и апофеоза посмертно! К чёрту эпитафии! Мы даём вам наслаждаться, смеяться и страдать сейчас, в настоящем, и хотим тоже страдать, смеяться или наслаждаться в настоящем, прямо сейчас, в наше время.
Если для достижения этой цели в силу медлительности вашего понимания требуется
Многие хотели бы, вдохновляясь самыми дряхлыми анекдотами добродетельных книг, чтобы художник был своего рода отшельником, который питается одним духом и находит удовлетворение лишь в созерцании самого себя и своих работ. Он должен быть воздержан от презрения, насмешек, злобного молчания, спирали пренебрежения и даже гонений. Он должен быть вне человечества, как святой, как бог. Его канонизация может случиться только после смерти. Потомки – это его рай. Но пока он жив, пусть довольствуется тем, чтобы творить, давать, дарить и терпеть. Удобнейшее представление для всех буржуа, которые не желают вынимать деньги, для всех завистников, которые не желают хвалить живых, для всех подлецов, которым для восхищения требуются свидетельства авторитетных критиков.
Но художник – это человек среди других людей, он ест, пьёт и носит одежду, как и вы все, и у него есть сердце больше, чем у вас, и ему нужно любить и быть любимым, у него есть ум, лучше, чем у вас, и ему нужно быть понятым, постигнутым. И кроме того, если хотите знать, ему нужно платить булочнику, портному и сапожнику. Поэтому справедливо, что если какой-то художник не может тотчас встретить сочувствие из-за революционного и некоммерческого характера его произведений, он ищет все способы силой привлечь внимание к своим вещам, чтобы о них судили, не дожидаясь похоронной процессии. Среди глухих законны даже канонады.
Искусство, продолжают инквизиторы, не делается манифестами и манифестациями. Совершенно верно. Действительно, теории и декларации мало значат и мало помогают там, где нет произведений и гения.
Однако эти манифесты, эти идеи, эти митинги и т. д. не имеют цели создать ум или искусство, но дать понять искусство, которое делают эти люди, дать узнать те определённые умы, которые существовали до всяких публичных выступлений.
Слово «футуризм» не имеет большой важности: это просто знамя для сбора, вербальный символ течения. Футуристские теории могут быть неясными, ошибочными, смешными, но они указывают направление новых исследований, объединяют под парадоксальными формулами сходные между собой усилия, они служат подтверждением того, что у этого отряда художников нет предрассудков, уважения и суеверия перед другими. Это – отдушины, это – бомбы,
Если бы они делали только манифесты, они были бы шумными дураками и никем иным. Они делают искусство и