Машина скандирует Песню Гения. Машина – это новое божество, которое просвещает, господствует, раздаёт свои дары и карает в это наше футуристское время, приверженное великой Религии Нового.
Э. Прамполини, И. Паннаджи, В. Паладини
83. Каждому человеку – каждый день новое дело! Неравентизм и артократия
Я хотел посоветоваться с морем, моим главным советником, о сложнейшем клубке социальных и политических проблем, сотрясающих мир1
.Сначала я обращался к нему сверху, стоя у перил безмятежной плавающей террасы, которая круто нависала над мятежным прибоем и оттого казалась почти парящей в воздухе. Я возвышался над моим советником, морем – необъятной синей дугой, равной трети обхвата Земли.
Агавы, кактусы и пальмы выступали вместе со мной, чтобы обнять морскую ширь, пересечённую следами кильватера как пустыня, которую бороздят караваны верблюдов.
Море ответило мне, произведя на свет быстрые катера, похожие на утюги между жидкими кружевами и вышитыми волнами. Пароходы, ощетинившиеся металлическими кранами, как отломившиеся путешествующие громадины. Нищие паруса, выпрашивающие ветра. Рыбацкие лодки
Мало удовлетворённый этими загадочными ответами, я спустился между утёсов и погрузился в шипящую пену моря, как мысль пьяного в бокал Асти спуманте.
Уйдя с головой под воду, я познал неравентизм2
рыб, крабов, медуз, водорослей, артистичные гонки лучей и рефлексов, детские качели водоворота, неутомимые водяные насосы на венах и мышцах моего извивающегося тела и все запахи, жаркие, терпкие, свежие, горькие, дерущихся с сахарной терпкостью обожжённого солнцем нежнейшего инжира.Ветер возбуждает мой вкус; я плыву, предвкушая с открытым ртом великолепную гроздь парусника с набухшими парусами на горизонте. Плыву. Он увеличивается. Плыву ещё быстрее. Он становится гигантским, доминируя своей соборной торжественностью над коммунизмом волн, образующих морскую дугу.
Кажущимся коммунизмом нескольких идей-законов, которые тяготеют над торгом палача и жертвы у тысячи, тысячи, тысячи нарождающихся новых идей.
Я добираюсь до парусника и забираюсь на его качающуюся мачту. Акробат-юнга среди самых высоких парусов занят медными кольцами, скрипящими шкивами и складками грубого полотна. Я смотрю сверху на народ этих набухших парусов: груди кормилиц, обезумевшие животы, связки парашюта. Амбиции, водянка, беременность?
Я не знаю. Мне на это наплевать, и я посвистываю на это цунами, на землетрясение парусов, куполов тысячи павших религий.
Молния, готический монах огня, склоняется на колени перед ними.
Но ветры издеваются над ними, играя парусами как круглыми шарами из слоновой кости в самый неуравновешенный бильярд на зелёном море.
Я пою как беспечный юнга:
Я не спущусь драить палубу. Волны выметут и вымоют её лучше меня. Мне есть чем заняться!
Я не чувствую братства к волнам. Никакой справедливости среди нас! Да, я всего лишь юнга, но пусть капитан попробует – если хочет – приказать мне спустить самые высокие паруса. Я знаю, они угрожают равновесию корабля! Я хочу, чтобы они были широко раскрыты! Радость, радость, радость сворачивать направо, налево, рискуя, ещё и ещё!
Вот я уже соблазнил ветры, сырые и солёные. Они кричат, разбрызгивая восторженные припевы моей песни.
Я пою:
Ветры отвечают:
Я пою:
Ветры отвечают:
Я пою: