Иуда Искариот: предатель или святой?

Так ли уж верно предположение о том, что в общинной кассе к моменту ареста Иисуса скопилась большая сумма денег? Скорее следовало было допустить, что казна к тому времени оскудела: триумфальный въезд Иисуса в Иерусалим накануне пасхальных праздников при большом стечении народа наверняка сопровождался раздачей милостыни в значительно больших размерах, нежели обычно. В этом случае содержимое денежного ящика не могло представлять для Иуды настолько большой ценности, чтобы ради него предать Учителя в руки врагов.

Далее, согласно предложенной версии Иуда предал Иисуса из опасения мести с его стороны в случае похищения им (Иудой) общинных денег. Однако после смерти Иисуса оставались ещё одиннадцать учеников, которых осторожному казначею следовало бы опасаться никак не менее, а то и более их Учителя: вряд ли христианские принципы милосердия и всепрощения успели пустить глубокие корни в сердцах бывших «рыбарей» из Галилеи. Да, растерянные и убитые горем, они проявили малодушие и даже трусость, когда Иисус покинул их (вновь вспомним троекратное отречение Петра), однако мы знаем, что очень скоро дух их окреп, «исполнились все Духа Святого» (Деян. 2:4); закалённые в лишениях и невзгодах, преследуемые властями и недругами, понесли они свет нового учения не только своим соплеменникам, но и далеко за пределы древнего Израиля. Никогда не узнал об этом Иуда, ибо к началу самостоятельного служения апостолов был уже мёртв, однако за три года совместных странствий он имел возможность основательно присмотреться к своим «коллегам» по общине и потому не мог не заметить, что за малодушием, маловерием и пассивностью учеников скрываются порой отчаянный характер и искренняя готовность к самопожертвованию во имя святого дела, ради которого пришёл на землю Иисус. Особенно следовало опасаться ему сыновей Зеведеевых, Иоанна и Иакова, прозванных Сынами Грома за их необузданный и горячий нрав. Не приведи Бог встретиться с ними на узкой дорожке, когда за спиной у тебя бремя страшного злодеяния, приведшего Учителя на крест! Или тот же Пётр, наречённый Иисусом Кифой (Камнем) — разве он, трижды отрекшийся, не встал тем не менее с мечом в руке на защиту своего Учителя, тогда, в ночь ареста? Нет, не мог Иуда подвергать своё будущее благосостояние и собственную жизнь столь явному риску — с тем, чтобы остаток дней своих трястись от страха в постоянном ожидании встречи с учениками Иисуса.

Таким образом, мы должны согласиться с Ренаном: одной скупостью и алчностью сговор Иуды с первосвященниками объяснён быть не может. Следует искать иные мотивы.

3

Допустим, — предвидим мы новую аргументацию наших оппонентов, — доводы Ренана по-своему верны. Допустим также, что Иуда, идя на сговор с врагами Иисуса, руководствовался не корыстью и жаждой наживы, а какими-нибудь другими мотивами, в явном виде не отображёнными в евангельских текстах. Но разве это снимает с него обвинение в преступлении? Разве злой умысел в его деянии уже исключён? Отнюдь. Обратимся всё к тому же Ренану и продолжим цитату, приведённую защитниками Иуды: «Не было ли самолюбие Иуды уязвлено упреком, полученным во время трапезы в Вифании?»[94] «Потеря денег, которые мог бы он получить в свое распоряжение [в Вифании], — вторит скептику Ренану убеждённый христианин Фаррар, — разжигала в нем тайное пламя чёрной злобы»[95]

. А Мережковский по тому же поводу приводит слова бл. Иеронима (с выводом которого, однако, не согласен): «Хочет Иуда возместить убыток, причинённый ему, как он думает, тратою мира на Вифанийской вечере»[96]. Может быть, желание отомстить Иисусу за упущенный шанс присвоить те триста динариев, которые можно было выручить, продав драгоценное миро, и толкнуло Иуду на предательство? Заметим, что эта версия хорошо согласуется с ничтожностью суммы, которую Иуда согласился принять от первосвященников в качестве мзды за донос.

Предложенная версия имеет несколько существенных изъянов. Во-первых, Иисус не мог допустить, чтобы мотивом предательства стала месть — по причинам, подробно рассмотренным выше. Обладавший даром предвидения и всеведения, прекрасно читающий в душах людей, он не мог не знать, к какому результату приведёт его отпор Иуде, и если он всё-таки высказал несогласие с позицией своего казначея, значит был уверен, что тот не затаит против него зла и уж тем более не поднимет на него руку, чтобы отомстить, — ведь в противном случае действия Иисуса можно было бы расценить как откровенную провокацию, что совершенно невозможно.

Во-вторых, при более внимательном прочтении этого эпизода обращает на себя внимание тот факт, что выступление Иуды произошло уже после того, как драгоценное масло было излито на ноги Иисуса. А это значит, что краткий диалог между Иисусом и Иудой изменить ситуацию уже не мог, и Иуда это прекрасно понимал. Более того, это лишний раз подтверждает бескорыстность казначея: если бы он имел целью присвоение денег, которые можно было бы выручить от продажи миро, он не допустил бы помазания Иисуса или, по крайней мере, попытался бы воспрепятствовать ему.