Юрг Иенач

Когда они проходили по сводчатой галерее мимо хозяина, окруженного толпой крестьян, которые тянулись к нему с пустыми кружками, тот хотел было в испуге пресечь намерение граубюнденца; но в эту минуту из сада появился паж, одетый на чужеземный манер, и с грациозным поклоном обратился к цюрихскому гостю на изысканном французском языке:

— Мой сиятельный повелитель, герцог Генрих Роган, остановился отдохнуть здесь по пути в Венецию. Увидев из сада, что в трактир прибыли двое священнослужителей-реформатов, он просит господ приезжих не стесняться его присутствием, если им предпочтительнее удалиться от сутолоки в сад.

Явно обрадованный счастливым стечением обстоятельств и оказанной ему честью, Вазер ответил тоже на французском — правильном, но несколько книжном — языке, что он и его друг просят милостивого разрешения лично поблагодарить его светлость за такую благосклонность.

Приятели последовали за красивым юношей в сад. Южная его оконечность террасой нависала над озером, сквозь изгородь, из лоз мерцали разноцветные шелковые наряды и доносился говор женских голосов вперемежку с детским лепетом. В бархатных креслах сидела бледная стройная дама, живостью речи и подвижностью черт выдавая беспокойный нрав, мешавший ей отдохнуть и набраться сил. Перед ней на каменном столе топталась и радостно взвизгивала двухлетняя девчушка, которую за обе ручки держала миловидная камеристка. Все это сопровождал грустный напев народной песни, которую, робко держась в стороне, наигрывал на мандолине подросток-итальянец.

Сам же герцог удалился в противоположный, безлюдный конец сада и сидел там один на низкой, омываемой волнами ограде, развернув на коленях географическую карту и переводя недоверчивый взгляд с ее начертаний на громоздившиеся перед ним горные кряжи.

Вазер приблизился к прибежищу герцога, с низким поклоном отрекомендовался сам, а затем представил своего приятеля. Роган остановил пристальный взгляд на граубюнденце, чей облик неотразимо притягивал к себе своей необузданной силой.

— По одежде я сразу узнал в вар евангелического священника, — с непритворным интересом обратился к нему герцог, — следовательно, вы не можете быть итальянцем, хотя мы и встретились в здешнем краю и хотя глаза у вас темные. Должно быть, вы уроженец Реции, благо она находится по соседству, а потому я попрошу вас растолковать мне расположение торных цепей, которые я пересек вчера, перевалив через Шплюген. Они и сейчас видны мне частично. Но в карте я ничего не разумею. Присядьте-ка рядом со мной.

Иенач впился жадным взглядом в превосходную военную карту и быстро освоился с ней. Он сжато и четко объяснил герцогу географическое положение своей родины и распутал клубок ее долин, расположив их по истокам рек, впадающих в три моря. Затем заговорил о многочисленных горных перевалах и, увлекшись, а также блеснув неожиданной осведомленностью, обрисовал их значение для военных действий.

Герцог выслушал этот краткий рассказ с явным удовлетворением и все возрастающим интересом, а потом задержал на стоящем перед ним граубюнденце вдумчивый взгляд своих добрых, проницательных глаз.

— Я — солдат и горжусь своим ремеслом, но бывают минуты, когда я почитаю счастливцами тех, чей долг внушать народу: «Блаженны миротворцы», — сказал он. — В наши дни одна и та же рука не может держать меч апостола и меч полководца. Мы живем по новому завету, не по завету героев и пророков, господин пастор. Двойные роли Самуила и Гедеона отыграны раз и навсегда. Ныне каждый должен радеть об исполнении собственного долга. Я вижу великое несчастье в том, что в моей родной Франции протестантские священники, исполнившись благочестивого рвения, подстрекали свою паству к междоусобной войне. — При этих словах он вздохнул. — Дело государственного мужа — обеспечивать гражданские права евангелических общин, дело солдата — защищать их. Духовному же пастырю надлежит печься о душах, иначе он сотворит немало зла.

Молодой граубюнденец вспыхнул от гнева и ни слова не проронил в ответ.

В это мгновение явился паж и почтительнейше доложил, что герцогское судно готово к отплытию, после чего Роган милостивым жестом отпустил молодых людей.

По дороге домой Вазер пустился в рассуждения о политической роли герцога, только что отвоевавшего своим соотечественникам-протестантам почетный мир в междоусобной войне. Правда, Вазер считал, что этот мир будет недолговечен, и, не жалея красноречия, в самых мрачных красках изобразил перед другом положение Рогана и французских протестантов. Он был, очевидно, обижен и огорчен предпочтением, которое герцог оказал Юргу, совершенно пренебрегши его собственной особой.