Юрг Иенач

Со времен Генриха IV, утверждал он, французская политика ставит своей целью оборонять немецких протестантов от притеснений со стороны императора и германских властей, всячески при этом угнетая своих отечественных реформатов. Восстановив у себя политическое единство, Франция рассчитывает усилить свою мощь для наступления на внешнего врага. Вот и получается с виду несообразное положение: французских протестантов надо окончательно сокрушить, дабы немецким была обеспечена со стороны Франции дипломатическая и военная поддержка, в которой они крайне нуждаются. Потому-то герцог при всем своем высоком положении и величии духа роковым образом обречен растрачивать силы в неразрешимых распрях, теряя влияние при французском дворе. Жену и ребенка он увозит в Венецию, чтобы руки у него были развязаны, когда разразится надвигающаяся гроза.

— Как я погляжу, ты наловчился в дипломатии, — рассмеялся Иенач. — Однако здесь, на равнине, невыносимо душно. Вон, кстати, овин… не хочешь привязать мулов в холодке и приклонить свою премудрую голову на охапку сена?

Вазер не возражал, и вскоре оба задремали, растянувшись на душистом ложе.

Проснувшись, цюрихский путешественник увидел, что Иенач стоит над ним и насмешливо его разглядывает.

— Ну, дружок, умильные же ты строишь во сне рожи, — начал он. — Говори без утайки! Что тебе снилось? Твоя любезная?

— Ты хочешь сказать, моя возлюбленная невеста? В этом-то не было бы ничего необычайного; но мне на самом деле привиделся удивительный сон…

— Понимаю… Тебе приснилось, что ты цюрихский бургомистр?

— Как ни странно — именно так! — промолвил Вазер, окончательно очнувшись. — Я будто бы сидел в ратуше и читал доклад про граубюнденские обстоятельства… про значение крепости Фуэнтес. Когда я кончил, сидевший со мной рядом ратман обратился ко мне с такими словами: «Я придерживаюсь того же мнения, что и высокочтимый господин бургомистр». Тут я стал искать глазами бургомистра. И что же? Оказалось, я сам сижу в его кресле и на груди у меня бургомистерская цепь!

— Я тоже видел сон, престранный сон, — промолвил Иенач. — Не знаю, слышал ты или нет, что в Куре сейчас подвизается некий астролог и некромант из Венгрии. Последнее собрание синода тянулось без конца, и как-то ночной порой я разговорился с этим чернокнижником — мне хотелось узнать, в чем суть его магии.

— Бог с тобой! Астрология!.. Ты же духовное лицо! — в ужасе вскричал Вазер. — Она убивает свободу воли, основу всех нравственных качеств! Я решительный сторонник свободной воли.

— Весьма похвально с твоей стороны, — невозмутимо промолвил Юрг, — к слову сказать, мне не удалось выведать у чародея ничего определенного и существенного. Либо сам он мало знал, либо боялся, как бы я его не выдал. А сейчас мне приснилось, будто я приставил кинжал к его груди и настойчиво потребовал, чтобы он предсказал мне мою судьбу. Наконец он решился и, торжественно возгласив: «Смотри, — вот твоя судьба!» — отдернул завесу со своего магического зеркала.

Сперва я ничего не увидел, кроме солнечного озерного ландшафта, потом проступила поросшая зеленью ограда, а на ней с картой Граубюндена на коленях, благостный и бледный, каким мы недавно видели его, Сидел герцог Генрих Роган.

Глава шестая

За такими разговорами приятели проехали немалый конец по пыльной дороге, которая идет в гору, пересекая Вальтеллину, и вот вдали уже блеснули замок и стены города Морбеньо.

Теперь Иенач пристально вглядывался в последний изгиб тропы, плавными поворотами подводящей к городку. Там темной точкой маячил всадник.

— Право же, тебе везет на знакомства, — воскликнул граубюнденец. — Нам навстречу едет патер Панкрацио, — тому лет десять назад он был монахом в Альменском капуцинском монастыре и духовником в Казисской женской обители. Монастырь его мы упразднили. Будь все капуцины такими честными граубюнденцами и веселыми малыми, как он, мы бы их пальцем не тронули. С тех порой пристроился у орденской братии где-то на берегу Комо и ведет бродячую жизнь, проповедует и собирает на бедных в здешних местах.

— Я его немного знаю, — заметил Вазер. — В прошлом году он явился в Цюрих за пожертвованиями для лишившихся крова жителей вашего города Плура, засыпанного обвалом. При этом он в прочувствованных выражениях доказывал, что такие бедствия имеют и хорошую сторону, — люди забывают все, что их разделяет, и по-христиански протягивают руку помощи потерпевшим братьям. Вскоре мне, однако, попалась на глаза его печатная проповедь, в которой он, призывая покаяться, к великой моей досаде и удивлению, напрямик утверждает, что обвал был предостерегающим перстом божьим и господней карой за терпимость к ереси. А это уже иначе, как преступным двуязычием, не назовешь.

— Кто за это осудит человека практического, да еще капуцина? — рассмеялся Иенач. — Гляди, он пустил своего ослика рысью, — видно, узнал меня.