Юрг Иенач

Перепетуя не была угрюмой уроженкой Граубюндена, она происходила из почтенной семьи в кантоне Цуг, в ее душу, от природы смиренную и с юных лет воспитанную в монастырской покорности, никогда бы не закралось это страшное подозрение, если бы ей не постарался внушить его старик Лука из Ридберга еще до того, как ездил в Италию, чтобы привезти домой молодую хозяйку. Для него самого в этом заключался главный смысл жизни, неотвратимая необходимость. Однако же и эта догадка была для сестры не очень убедительной. Сегодня Лукреция показалась ей такой трогательно незлобивой, что Перепетуя в душе упрекнула себя за несправедливость к сироте.

И в самом деле, сегодня Лукреция не помышляла о мести. С печалью, в которой была и особая потаенная радость, вспоминала она путешествие на родину из Венеции. По прихоти судьбы жизнь того, кто был обречен ее мести, оказалась в ее руках, и она не отомстила ему и сейчас всем существом сознавала, что не должна ему мстить. Буря противоречивых чувств улеглась, и в ее душе наступило умиротворение.

Лукреция в сопровождении верного Луки покинула Венецию весной и весь долгий путь вплоть до графства Кьявенна через Верону и Бергамо, а далее вдоль цветущих берегов озера Комо проделала не спеша, без задержек и особых приключений. Гримани снабдил ее пропуском через венецианские владения, — в миланских пропуском служило ее собственное имя, а Роган для охраны послал с ней молодого Вертмюллера.

Герцогиня сперва возражала против такого неподходящего, на ее взгляд, провожатого для прекрасной путешественницы; но герцог успел изучить как хорошие, так и дурные черты Вертмюллеровой натуры и знал по опыту, что его дурашливый адъютант честно, добросовестно и бесстрашно справляется с трудными испытаниями.

Итак, донна Лукреция ехала домой, а лейтенант кичливо гарцевал рядом, утомляя ее своим острословием; с каждым днем приближаясь, росли серебряные зубцы родных гор, пока кавалькада не достигла наконец болотистой долины, по которой Адда плавно заворачивает к северной оконечности озера Комо. Выехали путники по утренней прохладе и решили устроить короткий полуденный привал у таверны на перекрестке дорог, близ грозной крепости Фуэнтес, с тем чтобы засветло добраться до Кьявенны и назавтра начать горный переход через Шплюген.

Лукреции не хотелось входить в неопрятный постоялый двор; она осталась одна в беседке, увитой виноградом, — его бледная весенняя зелень только-только пробивалась из набухших почек. Некоторое время девушка смотрела, как куры клюют заданный лошадям и просыпавшийся из яслей корм, но вдруг сквозь нежные листочки и молодые побеги увидела на пыльной дороге вереницу людей, сразу же приковавших ее внимание. Она догадалась, что они сопровождают пленника, а когда он приблизился, у нее замерло сердце. С полдюжины испанских солдат во главе с тощим пожилым офицером верхом на лошади вели человека в обличии вальтеллинского крестьянина, в изодранной, черной от воды и тины одежде. Лицо его было покрыто пылью и кровью, а руки закручены назад и связаны толстой веревкой. С ужасом узнала Лукреция высокий стан и упрямо поднятую голову Юрга Иенача. За пойманным беглецом по пятам следовали испанские легавые псы, как видно сыгравшие немалую роль в этой охоте на человека, а полуголые желтокожие мальчишки и какие-то уродливые карлики с гиканьем провожали беспомощного силача. Когда толпа приблизилась, обитатели дома высыпали на порог, вышел и Лука, только что оседлавший лошадей, а Вертмюллер поспешил к Лукреции.

Испанский офицер приказал своим солдатам остановиться, укрылся сам в тени раскрытых дверей, снял шлем с обтянутого коричневой кожей черепа, где живыми казались лишь глубоко запавшие лихорадочно блестевшие глаза. Приказав напоить своего коня, загнанного, в клочьях пены и порванной сбруе, офицер отрывисто и резко спросил:

— Кто тут может подтвердить, что этот лазутчик — бывший еретический проповедник и кровопийца Георг Иенач?

Шлепая рваными башмаками, к нему подошел пожилой работник и угодливо заявил:

— Рад стараться, ваше благородие. В году тысяча шестьсот двадцатом я проживал в Бербенне и собственными глазами видел, как этот богохульник своей окаянной ручищей швырнул родного моего брата об алтарь церкви святого Петра, так что бедняга по сей день остался увечным.

— Все сходится, — подтвердил испанец, — сам я в то же лето столкнулся с ним на подъемном мосту возле нашей крепости. Бросьте отпираться, веревка вам обеспечена.

Лукреция из беседки, затаив дыхание, наблюдала всю сцену. Могла она спасти Георга? Желала ли, смела ли спасти его?.. За ее спиной стоял Вертмюллер, и она чувствовала, что он еле сдерживается, слышала, как он взводит курок. Лукреция встала и, словно повинуясь какой-то властной силе, выступила вперед.

При последних словах испанца она очутилась между ним и привязанным к каменному столбу беседки пленником. В этот миг изуродованный зобом карлик, гогоча, швырнул пригоршню камушков и грязи в окровавленное лицо пленного, но тот остался горд и невозмутим, только губы его зашевелились.