Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Впрочем, когда Ларин пробился-таки на прием к Анастасу Ивановичу, тот все еще обладал достаточной властью, чтобы помочь в решении «квартирного вопроса». И опять помог, как до того Юриной матери. Похоже, он просто не способен был отказать в просьбе сыну Бухарина: участь этого семейства по-прежнему затрагивала в нем очень личные струны. Благодаря Микояну недавно созданная «ячейка общества» обзавелась собственным жильем в пятиэтажном кирпичном доме на Дмитровском шоссе, невдалеке от железнодорожной станции Петровско-Разумовская. И пусть квартира представляла собой всего лишь малогабаритную, отнюдь не новую «двушку» («помню, было много тараканов» – из детских впечатлений Николая Юрьевича Ларина), да и район этот совсем не тянул на звание престижного, но все же ничто не могло омрачить ликования. Теперь у семьи хоть как-то получалось сводить концы с концами.

* * *

После разыгранной интермедии с участием всесильного Бориса Ефимова упомянутая завуч Лизавета, как мы уже знаем, отбросила намерение выдворить нашего героя из училища и даже, напротив, стала проявлять к нему благосклонность. «Лизавета дала общую группу мне и Волкову. Мы вели ее вдвоем, больше никаких преподавателей не было. Валерий вел живопись и композицию, а я – рисунок. У нас получилась очень дружная группа, хорошие там были ребята». Впоследствии возникали и другие тандемы подобного рода – например, художница Ольга Булгакова, дочь Матильды Михайловны Булгаковой, рассказала, что ее мама одно время тоже вела группу на пару с Юрием Лариным: она преподавала живопись, он – рисунок. «Ларин в нашем доме всегда был почитаем и пользовался большой симпатией», – вспоминает Ольга Васильевна. Косвенным образом это говорило об общности взглядов двух педагогов (с немалой, почти поколенческой разницей в возрасте) на суть их профессии. Никакие взаимно приятные черты характера не могли бы в те времена привести к душевной близости людей, исповедующих диаметрально противоположные ценности в искусстве. Во всяком случае, не в преподавательской среде.

Первоначальный трепет и некоторая неуверенность в своих силах постепенно остались в прошлом. Ларину теперь не только охотно доверяли практические занятия, но и привлекали к методическим разработкам. Одной из них он сам остался чрезвычайно доволен и вспоминал о ней не без гордости:

Заметили, что у меня наброски очень хорошие. И попросили составить программу по наброску. И я это сделал. Советовался с Осипом Абрамовичем (Авсияном. – Д. С.), еще с кем-то. В общем, получилось. Группы, которые я вел, используя собственную программу, получались хорошими. Оставшийся экземпляр программы я отдал Наташе Алексеевой, своей ученице, которая стала преподавать.

Наталья Владимировна Алексеева-Штольдер действительно потом, после окончания Суриковского института, много преподавала, в том числе в московской Академии изящных искусств (АИИ) и в наследующем ей Институте художественного творчества (ИХТ), которые возникли в 1990‐х как своего рода альтернатива образованию по советским стандартам. На факультете изобразительных искусств, кстати, там некоторое время верховодили братья Волковы, Валерий и Александр. Эти камерные учебные заведения просуществовали поочередно и в сумме почти полтора десятилетия – ИХТ закрылся в 2007‐м, после долгих и не очень успешных попыток лавирования между волнами директив, в нарастающем темпе исходивших из-под пера чиновников министерства образования… Так вот, во второй половине 1970‐х Наталья Алексеева училась в МГХУ у старшего из братьев Волковых и у Юрия Ларина. Тот отрезок времени она расценивает как преимущественно радостный и чрезвычайно для себя полезный:

Ларин и Волков вели наш курс вместе. Это было счастье, потому что у них была единая линия – свободная, но основанная на хорошей базе. С Волковым они были абсолютные антиподы: Волков – диктатор с сильной харизмой, который никого не хотел слушать, а Ларин – демократ. Но вдвоем они прекрасно друг друга дополняли. Считаю, что для нашего курса это был подарок судьбы.