Однако путь этот никак не находился. Скорее всего, дело упиралось в расстановку сил на поле тех самых «политических возможностей». Хрущеву приходилось маневрировать. Декларация XX съезда о необходимости возвращения к «ленинскому курсу» не могла быть трактована совсем уж буквально, поскольку в этом случае пришлось бы констатировать, что за три десятилетия сталинского правления то, что считалось этим курсом, было извращено до будто бы полной своей противоположности. А подобная констатация поставила бы под удар и все «исторические достижения советского народа», и легитимность самого нынешнего руководства партии. На правах гипотезы: Никита Сергеевич не мог не опасаться (и с высокой вероятностью ему об этом периодически напоминали приближенные), что публичное оправдание Бухарина, предлагавшего альтернативные методы построения социализма, будет воспринято в обществе как сигнал к ревизии существующего строя как такового… Хотя к однозначному выводу, повторимся, никакие документальные источники не приводят.
Анна Ларина замечала, конечно, что усилия членов семьи то и дело наталкиваются на двусмысленную реакцию, а чаще же и вовсе никакой реакции не получают. Но поначалу у нее не было ощущения, что дело безнадежно. Тем более имелись и союзники.
Нельзя в этой главе обойтись без упоминания так называемых хрущевских зэков. За речевым оборотом, который использовали и сторонники, и противники процесса десталинизации, стояли вполне конкретные фигуры – Ольга Шатуновская, Алексей Снегов, Валентина Пикина, Александр Тодорский и некоторые другие бывшие заключенные.
Эти люди сыграли огромную роль на том историческом рубеже, когда сначала исподволь готовились сенсационные заявления XX съезда, а за ними последовали широкомасштабные архивные расследования и практические шаги по реабилитации репрессированных – и живых, и погибших. Особенно важной представляется заслуга Шатуновской и Снегова. Оба после смерти Сталина были возвращены из ссылок в Москву и оба же в 1956‐м наделены весьма значительными полномочиями. Ольга Григорьевна стала заместителем председателя Комитета партийного контроля и несколько позже фактически возглавила работу так называемой комиссии Шверника, которой было поручено разбираться в обстоятельствах политических процессов 1930‐х годов. Тогда как Алексей Владимирович Снегов занял должность начальника Политического отдела Главного управления лагерей Министерства внутренних дел СССР. Попросту говоря, оказался на позиции главного комиссара ГУЛАГа – вроде бы немыслимой для вчерашнего зэка.
Но в том и состоял замысел Хрущева: ему требовался человек, способный демонтировать сталинскую лагерную систему, руководствуясь пониманием истинного положения дел, а не ведомственными интересами. По свидетельству Серго Микояна, сына Анастаса Ивановича, Снегов поначалу сопротивлялся такому назначению и даже жаловался на Хрущева своему собеседнику:
Я сыт этим заведением по горло, а он заставляет меня согласиться, мол, ты все там знаешь, что нужно и что не нужно, кроме того, тебя не обманут показухой. А я просил сделать меня секретарем какого-нибудь райкома города Москвы. Хотел поработать, как раньше, с людьми, с нормальными жизненными проблемами и задачами. А приходится ездить по лагерям, видеть все то, в чем жил сам много лет.
Отсидеться в райкоме действительно не получилось, Снегову пришлось работать на износ – и к тому же в условиях растущего саботажа на разных уровнях власти.
Отдельно добавим, что и Шатуновская, и Снегов с сочувствием относились к членам семьи Бухарина, прекрасно отдавая себе отчет в том, что процесс правотроцкистского блока был сфабрикован и что все обвинения вокруг него – также огульны и несправедливы. «Хрущевские зэки» с готовностью брались помочь родственникам Николая Ивановича в их персональных проблемах – когда могли. В частности, Снегов вообще был очень близок к этой семье и воспринимался здесь как своего рода «палочка-выручалочка». Но только не в том, что касалось фигуры Николая Бухарина. Добиться его официальной реабилитации не получилось даже в период максимального влияния Шатуновской и Снегова на партийное руководство – а период этот оказался не столь уж долгим.