Южный крест

Лейтенанту Агаркову хотелось рассказать и про голодный тридцать третий год, и про то, как неизъяснимо вкусно пахли после этого сайки теплого пшеничного хлеба, как перешли в новую квартиру с балконом, а по воскресеньям стали варить мясо. Он мог бы долго и много рассказывать про удивительное, удачливое время, когда все стало сбываться, когда каждый день мир узнавал героев, когда люди спешили на заводской гудок, как на битву, как на праздник, и не было преград, которые могли остановить… В сороковом году Мишке Агаркову казалось, что может он стать и Валерием Чкаловым, и Алексеем Стахановым, и академиком Петровским…

Стоит лишь захотеть.

Мишка гордился, что живет в Сталинграде. Снисходительный к чужим слабостям, мог согласиться, что в других городах, в других местах страны тоже неплохо. Но самое интересное и значительное было, конечно, в Сталинграде. И не в каком-нибудь районе, а на СТЗ. Нет лучшего директора школы, чем Александр Акимович Макаров, нет лучшей футбольной команды, чем команда «Трактор»; лучший в стране кинотеатр — «Ударник», самый знаменитый яхтсмен — Александр Иванов, а самый смелый, отчаянный парень конечно же он, Мишка Агарков.

Обо всем лейтенант Агарков хотел вот сейчас рассказать.

Однако не стал говорить: многое Анисимов знал без него, а что было известно только ему, Михаилу, решил оставить для себя. Как самое дорогое, самое заветное. Расскажи — словно выбросишь…

Лейтенант Агарков ни о чем не стал рассказывать. Только вздохнул.

Когда вернулся на свое место, к пролому, откуда наблюдал и командовал, стал накрапывать дождь. Веские капли редко падали на сухую землю, на серый булыжник, на убитых немцев… Михаил слышал, как звучно, громко ударяли дождинки по измятому жестяному листу, видел, как мокрые оспины садятся на лицо, на мертвые щеки. Дождевая водица блестела маленькими живинками, и лейтенанту Агаркову стало казаться, что губы у немца шевелятся, растягиваются в тихой улыбке. Еще одна капля упала возле самого глаза, веко судорожно дернулось, немец подмигнул Михаилу и стал медленно подбирать ноги к животу…

«Черт… Недолго и рехнуться», — подумал лейтенант Агарков и решил, что надо обязательно поспать. А то начинает уже мерещиться…

Он видел этого немца час назад, однако не обратил внимания, как близко тот лежит. Каска слетела, валяется в стороне, волосы похожи на женские: волнистые, светлые, длинные; прямой тонкий нос… Смерть не обезобразила лицо, оно было спокойным, осталось красивым, редкие капли мочили его, словно пытались оживить. «Зачем?.. — подумалось Михаилу. — Ходил, гулял бы по своей Германии… Жил бы. Зачем пришел?»

Дождь забарабанил чаще, лицо убитого сделалось мокрым. Михаил опять подумал: «Гулял бы…»

Слышал, как зуммерит телефон, слышал озлобленный смех бронебойщика Лихарева и тупые удары железа о камень; его громко звали, Семен Коблов ругал кого-то последними словами, урчал, ворковал тихий голос Анисимова…

Уходить от пролома не хотелось — убитый точно заворожил его.

«Гулял бы себе по Германии…»

— Товарищ лейтенант!..

Михаил Агарков еще раз глянул в пролом: площадь затянуло серой мглой, шуршал, сеялся дождь; резче пахло пожарищем, на Мамаевом кургане взлетела первая ракета…

— Товарищ лейтенант, комбат Веригин требует вас.

Оторвался от стены, споткнулся, через кого-то перешагнул. Взял телефонную трубку, услышал голос капитана Веригина. И опять все стало на место.

— Приказ командира полка! Чтобы ни часом позже!..

Лейтенант Агарков досадливо вздохнул:

— Есть, — еще минуту морщился от голоса Веригина, потом сказал: — В подвале гражданские, товарищ комбат, Я уже докладывал… Одна женщина тяжело ранена. Говорят, врач. Просит, чтобы позвали генерала. Я обещал.

— Ты белены объелся! — возмутился капитан Веригин. — Я вам покажу генерала!..

— Товарищ комбат, боюсь, что до утра женщина умрет. Она просит…

— Да какого генерала-то?

— Не знаю.

— Пошел знаешь куда… — изругался Веригин. — Ты, случаем, не пьян?

— Прошу, доложите.

Он вдруг почувствовал, какие большие у него руки, ноги, какие они тяжелые… И голова — свинцовая. Во всем теле пульсирует, бьется горячая жила, отдает звоном и болью. Лейтенанту Агаркову хочется сесть, тогда станет легче. Понимает, что садиться никак нельзя: обязательно уснет. И все-таки сел. Привалился головой к стене.

Сколько уже, трое суток?.. А до этого, на вокзале?..

Немцы ползут, подбираются вплотную. Мины ложатся густо, рвутся прямо в обороне. Немцы идут уже во весь рост — автоматы к животу, рукава засучены… Впереди офицер в меховой безрукавке, в начищенных сапогах с твердыми, дутыми голенищами. Немец подошел вплотную, положил руку на плечо:

— Товарищ лейтенант…

Михаил вскинул голову: темно и тихо. Слышно, как шуршит, сеется дождь.

Это что, заснул?

Агарков силится и не может понять: то ли Коблов говорит, то ли Шорин. Коблов, конечно… Шорин не очень-то разговорится. Увидел бинты на голове: Коблов.