Южный крест

А теперь — немцы! Вот они валяются. Сейчас пойдут другие… Но Степан Агарков не уйдет. И Григорий, и племянник Михаил…

Никто.

Не уйдут и не отдадут!

Услышал резкую команду:

— Приготовиться!

Степан потянулся вперед: немецкий танк наваливал, гудел, нависал над рытвинами, грузно оседал, как будто норовил зарыться передом, но тут же задирал пушку, лез наизволок…

Ну!.. Привстал, размахнулся. Навстречу резанули немецкие автоматы.

Костя видел, как Степан Агарков упал. Сейчас танк раздавит, переедет… А позади никого больше нет. Позади город. Видны окна домов, антенны на крышах… Танки пойдут по улицам… Вот этот.

Над окопчиком, над глиняным бугорком тянуло свинцом. Поудобней перехватил бутылку, поднялся в рост. Мысли пропали. Все пропало. Только лязганье железа, масляные потеки на пятнистой броне да бутылка…

А-а-а!.. Синий огонь. В сторону, вверх — огонь. Осадисто рвануло. И еще раз. Впереди, позади… Повсюду. На всем белом свете только грохот и огонь.

Упал. Жив? Удивился, не поверил самому себе: жив.

Может, и Клава…

Но Клавы не было. Вчера уже не было. Упала, не успела понять… Она лежала и сейчас, неподалеку, аккуратно подобрав ноги, подложив под щеку обе ладони. Платье было непомятое, чистое, русая коса прикрывала плечо… Словно прилегла девчонка отдохнуть. Только лицо сделалось белое, бескровное. Небольшое пятнышко на груди… Не было больно, не охнула. Только вздохнула. Глубоко и трудно. В последний раз.

А Костя не знал.

Помнил только, что пятиться, отступать некуда. Нельзя. Можно только умереть.

ГЛАВА 17

В чем нельзя было отказать генералу Хубе, так это в оптимизме и храбрости. Но сейчас его нельзя узнать. И главное заключалось не в словах, а в голосе, в интонации… Он докладывал по телефону сердито, встревоженно, у командира корпуса все выше поднимались плечи.

— Мои танки не могут преодолеть оборону русских!.. Я вам радировал. Еще вчера…

Вера, которая не покидала окончательно генерала фон Виттерсгейма, сейчас отлетела, пропала, точно поддержать иль окончательно разрушить ее мог один лишь Хубе.

Сомнения, которые зародились в нем с начала восточного похода, все больше обрастали доводами, фактами, доказательствами; логическое продолжение всего, что происходило, вело к неизбежной катастрофе.

Да, конечно. Война подошла к той незримой черте, к той вершине, когда пути вперед уже не будет. Только падение. Только разгром.

Но что можно сделать?

— Я вынужден обороняться, — раздраженно говорил Хубе. — Я жду ваших указаний.

Надо решать. Немедленно, окончательно. Надо остаться честным… Спросил:

— Пленные есть? Какие части перед вами?

И поспешный голос Хубе:

— Пленных нет. Есть убитые. Но это не солдаты, обороняются рабочие… Они ложатся под танки.

Да, да… Он, Виттерсгейм, должен… Он не может, не хочет… Потому что не хочет гибели Германии.

Но генерал фон Виттерсгейм мог распорядиться только самим собой…

На другой день, рано утром, на связном «Физилер-Шторхе» он прилетел в штаб армии. Ждал, что его упрекнут за самовольную отлучку из корпуса, но Паулюс не сказал ни слова, точно догадывался…

— Я позволил себе прилететь в штаб, лично к вам, чтобы высказать свои сомнения.

Паулюс чуть заметно наклонил голову:

— Слушаю вас.

— Я пришел к твердому убеждению, что поход на Сталинград является стратегической ошибкой, порожденной политической нетрезвостью.

Паулюс положил руки на стол, хрустнул пальцами. Конечно, его подчиненный все взвесил. Он понимает, какие неприятности навлекает на себя, и все-таки решился. Мужество иль трусость? Но что бы там ни было, такой человек не может, не должен командовать корпусом.

А он, Паулюс? Ведь и он сомневается…

Долго смотрел на свои руки. Поднял голову…

— У нас нет оснований не доверять политическому руководству, — сказал он. — Мы не знаем потенциальных возможностей верховного командования.

Господи, как часто он будет обманывать себя впоследствии этим ложным доводом!.. А впервые попытался обмануть себя и другого в этот вот день.

Фон Виттерсгейм покачал головой:

— По-моему, этих возможностей нет.

Именно так думал Паулюс. Разница заключалась в том, что он ни за что не сказал бы о своих сомнениях. Потому что верил в Гитлера.

Но ведь все, что вызывало сомнение, порождал не кто иной, как Гитлер!..

На это генерал Паулюс ответить не мог. Потому что, как и все, хотел в кого-то верить, на что-то надеяться. Он был согласен с командиром корпуса, но сказал совсем другое:

— Я думаю, с такими мыслями вам придется трудно.

Генерал Паулюс не повысил голоса, не упрекнул ни единым словом. Но ему хотелось, чтоб этот человек ушел из его подчинения как можно скорее.

Генерал Паулюс не хотел, боялся чужого неверия, ибо оно подтверждало его собственное.

Когда в армии сомневаются два генерала — это много. Это опасно.

Паулюс повторил:

— Вам придется трудно.

Генерал фон Виттерсгейм печально улыбнулся: