Южный крест

Неплохо было бы повидаться с Толей Ширяевым, поговорить с ним, он наверняка расскажет кое-какие детали того, как распотрошили горную артель, прибывшую в Чили вместе с "Юниверсал фишинг", но каким образом Геннадий дотянется отсюда до Толи — неведомо, и вообще это бесполезно.

М-да, из всех, кто прибыл сюда на рефрижераторе из России в поисках лучшей доли и светлого завтра, их осталось только двое: он да Ширяев. Две побитых жизнью, мятых, тертых-перетертых, почти сиротских души… Впрочем, Ширяева жизнь мяла гораздо больше, гораздо больнее и сильнее, чем Москалева.

Школу Толя закончил вместе с нынешним приморским губернатором, и когда тот в связи с крахом горной компании прилетел в Сан-Антонио (наверное, за своей долей), то повидался с Ширяевым, — ни с кем больше не виделся, а с Ширяевым повидался — одноклассник все-таки.

Поставил на стол бутылку хорошей водки, настоянной на женьшене, под названием "Уссурийская" и сказал:

— Толян, тебе пока нет смысла возвращаться во Владивосток: ничего хорошего тебя там не ждет…

Ширяев потемнел лицом, пошевелил губами надсеченно — у него словно бы что-то надломилось внутри и так же, как кожа на лице, потемнело, но не издал ни звука.

Молча, как немой, отвинтил колпачок, нахлобученный на горлышко бутылки, налил половину стакана губернатору (видать, знал по школьным годам, какую норму тот потребляет), себе налил полный стакан, так же молча поднял его и, не произнося ни слова, чокнулся с бывшим одноклассником.

Выпил, поставил стакан на стол, занюхал водку рукавом. Губернатор одобрительно подмигнул ему:

— Правильно, Толян, мануфактура — лучшая закуска для русского человека.

Ширяев втянул в себя воздух, его мощные легкие могли вобрать кислорода много, даже очень много, никакому слону такая "квадратура" не снилась, выбил воздух из себя и сказал:

— Я все понял. Во Владивостоке в ближайшие пять лет вряд ли появлюсь.

Губернатор дорогим платком с монограммой смахнул со лба пот и разлил оставшуюся водку — себе полстакана, Ширяеву стакан, шлепнул ладонью по донышку опустевшей бутылки и точным движением, будто затвором, загонявшим патрон в ствол, опустил ее вниз, притиснул одной стороной к ножке стола.

Несмотря на то, что в школе с Толяном они сидели за одной партой, биографии у них были разные: после школы будущий губернатор пошел получать образование в институт, Ширяев проследовал за колючую проволоку кончать тамошний университет.

Губернатор благополучно покинул Сан-Антонио, а одноклассник его остался тут жить — закуковал на чужбине. Но не унывал. Довольно быстро выучил испанский — имелась у него способность к языкам, подыскал себе стройную зеленоглазую девчушку, из тех, кого в России с подачи свыше стали называть "дамами с пониженной социальной ответственностью", а в Чили звали коротко и просто — пати, и женился на ней.

Пати — значит, проститутка. Жену Ширяев нашел, как топор под лавкой, далеко ходить не пришлось, — в публичном доме. Военные, правда, это заведение не охраняли и им не командовали, но свой интерес имели: пати иногда постукивали на своих клиентов, особенно если они были не рядовыми матросами, а судовыми офицерами.

Очень скоро Ширяев сконструировал сына и назвал его, как было ведомо Геннадию, Иваном…

После допроса железный следователь, неприятно подвигав нижней челюстью влево-вправо, сообщил:

— Мы вынуждены вас задержать.

Геннадий внимательно посмотрел следователю в глаза, не обнаружил в них ничего теплого, сочувствующего человеку, попавшему в беду, проговорил растерянно:

— У меня же катера останутся совсем без присмотра, рубки открыты…

— О катерах не беспокойся, пропасть им не дадим.

"Вот и все, — мелькнуло в голове у Геннадия, — вот русское имущество и конфисковали…"

— А Васкес? — невольно вырвалось у него.

— Васкес, повторяю, во всем признался. Он также будет наказан.

"Также", — засек и выделил Геннадий слово, которое ему очень не понравилось, согнулся, будто от удара в живот.

Старый молчаливый охранник отвел Геннадия в отдельное помещение, на тюремную камеру мало похожее, ткнул пальцем в ботинки, в которые тот был обут, и приказал:

— Снимай шнурки! — Потом пальцем показал на поясной ремень: — Это тоже снимай!

— Да вы чего-о? — не сдержался Геннадий, вскипел. — Здесь вон шторы какие, видите? Двухметровые кисти свисают с потолка, видите?..

Старый охранник посмотрел на него и сквозь него, он умел так делать, — обучился за годы работы в полиции, кажется, даже видел, что находятся у человека внутри, — и спорить не стал.

Молча развернулся и скрылся за дверью. Дверь со скрежетом запер на ключ. Прошло минут десять, не больше, как в скважине двери снова раздался скрежет ключа.

Дверь открылась. На пороге стояли четыре солдата военной полиции с автоматами наизготовку.

— Русо, выходи! — сказал один из них.

Тяжесть, которую Геннадий ощущал у себя на загривке, увеличилась, стылости, натекшей в грудь, стало больше, он даже почувствовал, как твердый холодный край чего-то очень жесткого подпер снизу горло.

— Руки за голову! — потребовал второй солдат, самый молоденький и самый тощий.