Южный крест

Геннадия перевели в стоячую камеру размером полтора метра на полтора, туалет — сам толчок находился прямо под ногами. По сырым стенам ползали мокрицы.

Таких камер Геннадий никогда не видел. Как никогда не слышал о них.

Громыхнула дверь. Он остался один в крохотном зловонном пространстве. Понял, если его пристрелят здесь, то никто никогда об этом не узнает. И могилу не найдут, и родичам некуда будет принести цветы… Унылая перспективка, мороз от нее уже побежал по коже, а губы начали дергаться сами по себе.

Как же он будет ночевать в этом сортире? А вдруг ногою вляпается в толчок?

Положение было такое, что хотелось выть. Но выть было нельзя. Он обхватил плечи крест-накрест руками, спиной прислонился к мокрой стенке.

Ночевать в сортире не пришлось. Через час появился префект полиции, — лично, очень важный, в зеркально сияющих, хорошо начищенных ботинках. С ним — все те же четыре автоматчика.

Видать, без автоматов и автоматчиков дела в Чили не делались не только на улицах, но и на кухнях, в родильных домах и общественных туалетах; Латинская Америка — это не Европа.

— Выходи, русо! — скомандовал один из автоматчиков, из тех, кто немного кумекал и говорил по-русски. Иначе бы ему не доверили сопровождать префекта.

— Пойдем, Геннадий, — сказал префект, — мы решили перевести тебя в другое место, более престижное, ты это оценишь.

Это смотря, в какую сторону "более престижное", в сторону минуса или в сторону плюса? Не то ведь вместо толчка со смывом может оказаться обычная куриная жердочка или старый гамак с большой дыркой для заднепроходного отверстия и отвесным сбросом дерьма прямо в подземную реку.

Место оказалось действительно "более престижным" — кабинет железного следователя, где стоял старый продавленный диван. Ночевать на нем все же лучше, чем дрожать на толчке.

Утром пришел следователь, похрустел костями и как ни в чем не бывало продолжил допрос.

— Что мне грозит? — спросил Геннадий, когда железный чурбан закончил.

Тот недовольно пожевал ртом. Словно бы на зубы ему попал недозрелый лимон, вскинул одну лохматую бровь.

— Не знаю, сколько тебе дадут в суде, но сидеть, русо, ты будешь точно.

Веселая перспективка, от которой Москалеву даже холодно сделалось, будто за шиворот ему опустили несколько льдинок, и они тут же примерзли к живому телу.

— Я могу позвонить в русское посольство? — спросил он, хотя понимал: толку от этого звонка ему будет не больше, чем от дождя, пролившегося где-нибудь в Мексике. Невольно вспомнился неповоротливый потный "пряник" из консульства в Сантьяго, который смотрел на всякого земляка не как на соотечественника, а как на человека, который собирается воспользоваться его счетом в банке или сесть за стол и съесть его обед.

По лицу железного следователя расползлась ехидная улыбка.

— Нет, позвонить в свое посольство не можешь. — Следователь вел себя точно так же, как и пузырь из консульства.

— Это почему же?

— Телефон служебный. По нему звонить нельзя.

— Что, не работает? — не удержался от подначки Геннадий.

— Так точно, не работает, — сказал железный следователь.

38

Геннадия Москалева решили перевести в тюрьму. В сопровождении все тех же четырех автоматчиков он покинул околоток… Господи, как же хорошо было на улице! Несметь солнечного света, апельсиновые деревья, ласково шелестящие листьями на всяком, даже самом малом шевелении воздуха, ветер, дующий с океана, считавшийся самым ласковым в мире — бриз; океан же, сияюще-бирюзовый, с негромко плещущейся, без единого барашка водой, очень умиротворенный, был виден из всех углов Сан-Антонио.

Негромкому шуму океана вторили птицы, густо облепившие портовые деревья, птиц — сегодня спокойных, некрикливых, было много: ведь порт — это не только железные контейнеры и машины, обитые деревянными панелями, не только бочки с мазутом и мешки с цементом, но и зерно, и мука, и крупы, и даже сухари для войск, преданных Пиночету.

Втянув в себя полную грудь воздуха, Геннадий задержал его, потом с шумом выдохнул: хорошо все-таки на воле!

— Пошли, русо! — рявкнули конвойные в один голос.

Вздохнув сипло, Москалев в окружении автоматчиков двинулся дальше. Наверное, Сан-Антонио давно не видел таких живописных картинок: капитан дальнего плавания в окружении вооруженной до зубов охраны шествует к городской тюрьме. Вот тебе и русо! Геннадий сглотнул твердый комок, возникший в горле.

В тюрьме его отказались принимать, пока не появится следователь, — обходились, будто с куском баранины, который предстояло зажарить, или с рыбой-регвадой, кстати, по мнению знатоков, очень вкусной, приготовленной, чтобы заесть вонючую кактусовую самогонку и вместо отравления получить удовольствие.

Через полчаса приехал "железный" следователь, с неприязненным видом оглядел собравшихся и, брезгливо выпятив нижнюю губу, пробормотал что-то в окошко человеку в черной форме.

Старший из автоматчиков оглядел подконвойного и сказал:

— Выверни карманы! Сдай все, что в них есть!