Ив Сен-Лоран

Ив Сен-Лоран устраивал из своих воспоминаний подобие спектакля на книжных полках: за открыткой с Посейдоном стояли пять книг — три из серии «Что я знаю?»: о вертолетах, по ландшафтному дизайну и гастрономии; потом «Парижский крестьянин» Арагона и «Одиночество cострадания» Жионо, которому Пьер Берже был другом. У последнего было живое перо, острое, всегда в тонусе, он дебютировал в журналистике, написав статью о Прусте в инсценировке Малапарте[821], поставленной Френе в театре Michodière

. «Как бы вы ни старались, господин Мориак, этот класс, частью которого вы являетесь и которым так гордитесь; который принял 14 июля и подготовил 1939 год; который убил Жореса[822], Саленгро[823]

и Ганди[824], этот класс нам противен!»[825]

. Прошли десятилетия, правительства сменили друг друга, но Пьер Берже сохранил веру в борьбу, подытоженную этой формулой, она прошла через время, как пиджак Сен-Лорана: «Начинающаяся борьба — это борьба без передышки. Мы можем быть побеждены, но тем не менее при нынешнем состоянии вещей я пишу и кричу: мы готовы!»[826]

Люди вспоминали о словах Пьера Берже и о взглядах Ива Сен-Лорана. Один был очень открытым, но соглашался только на короткие интервью (самое длинное из них, которое он прерывал, глядя на часы нетерпеливым взглядом, никогда не длилось дольше часа). Анкета Пруста? Ни в коем случае. Иногда он отпускал себя, вспоминал счастливые времена, говорил как молодой человек: «Все было круто и без историй. Читали, слушали музыку, гуляли по базарам, готовили восточные блюда… Ив спокойно создавал одежду. Коллекция проходила каждый день. Это был золотой век». Ив Сен-Лоран дарил каждому журналисту ощущение, что именно ему одному в чем-то признался. Один дарил свое время. Другой дарил его как разорванный подарок, который распадался на части. «Ив плачет как ребенок, Пьер — как мужчина», — говорила Изабель Эбе. Один страдал от невозможности любить. Другой — от недостатка любви. Пьеру Берже нужны были мужчины. Иву Сен-Лорану — зеркала.

Как раз в середине 1980-х годов Ив Сен-Лоран создал новую картину своего прошлого, переписав и нарисовав заново свои воспоминания, словно хотел зафиксировать 1954–1955 годы, свое прибытие в Париж и появление у Диора. Он заказал у пресс-службы свои фотопортреты, сделанные Андре Остье на авеню Монтень. В своей коллекции Высокой моды зимы 1986/1987 он вернулся к черному платью, которое принесло ему первый приз на конкурсе Секретариата шерстяной промышленности. Но действие было намного театральнее: на фоне огненно-красной атласной драпировки, на огромном бархатном подиуме стояла женщина, похожая на видение, сфотографированное Хорстом. В то время когда женщины надевали повсюду матовые колготки, Ив Сен-Лоран остался верным черным чулкам. Он выражал свое почтение Кристиану Диору, умершему в возрасте пятидесяти двух лет. Ему самому исполнилось пятьдесят, и он чувствовал себя мастером без ученика и писал о другом мастере, как сын, вспоминавший о своем отце: «Я помню атмосферу его модного Дома, жемчужно-серые стены и белую лепнину, кентии, раскинувшиеся вдоль парадной лестницы, благоухание больших букетов в премьерные дни коллекций. Я никогда не решусь назвать его Кристианом, а только господином Диором. Наше странное и невероятное сотрудничество объединило нас с момента моего прибытия в модный Дом и до самой его смерти. Наши чувственные системы мировосприятия, такие сложные по отдельности, воздвигли между нами непреодолимую преграду, созданную с моей стороны огромным уважением, какое я испытывал к нему, а с его стороны — истинным целомудрием, которое, несомненно, испытывают все отцы перед своими сыновьями. Это были исключительные отношения, редкие и полноценные, несмотря на целомудрие с обеих сторон, это не только не разделяло нас, но и объединяло. Элегантность его чувств отражалась в элегантности его профессии. Полное понимание установилось между нами с первых дней. Его глаза сияли привязанностью, мои — восхищением перед этим кумиром, кто подарил мне часть своего вдохновения. Я помню моменты отдыха, наш смех, его бесценную доброту, уважение, привязанность и покровительство.

Он научил меня основным вещам. Потом появились другие влияния, но, поскольку он научил меня главному, они влились в это основное и нашли там плодородную почву и необходимые семена, чтобы я смог утвердиться, укрепиться, развернуться и, наконец, задышать в своем собственном мире.

Я благодарен ему за то, что он никогда, несмотря на его огромный авторитет, не душил мою личность, а, напротив, помог ей утвердиться. Я полагаю, именно благодаря этой щедрости души, очень характерной для него, я смог развить все, что умел, взять бразды правления компании и стать его преемником, а позже создать свой собственный модный Дом. Именно в этот момент я почувствовал, что он был человеком необычайной доброты, невыразимой нежности и щедрости, которая подняла его в жизни до настоящего величия.