Ив Сен-Лоран

Вертепы ночи видоизменились, отныне близкий телесный контакт мог рифмоваться со смертью. Ночной клуб «Высокое напряжение» был переименован в «Салон», а «Палас» разбил свое пространство на отдельные, уютные помещения — курительную комнату и бар. Страх бродил в этих местах. «СПИД-любовь», как пела в своей песне Барбара. Риск состоял уже не в том, что ты можешь дать жизнь, а в том, что ты можешь найти смерть. Уорхол покинул сцену: король поп-арта умер 22 февраля 1987 года в пятьдесят девять лет. Госпитализированный для рутинной операции на мочевом пузыре, он умер через двадцать четыре часа после операции от сердечного приступа. Из собственной смерти он сделал свое последнее произведение: стал золотой жилой для издателей, владельцев галерей, аукционных домов, где его рейтинг будет только расти. Некоторые критики называли его не только «супом Кэмпбелл», но и «Моной Лизой ХХ века» (Отто Ханн). MOMA (Музей современного искусства) готовился организовать крупнейшую в истории передвижную выставку художника. Уорхол ушел, но его пророчества начинали сбываться: «В будущем каждый будет известен лишь четверть часа».

Напрямую из Соединенных Штатов лихорадка захватила мир декоративного дизайна и моды. Культура стала обязательной: «У меня так много книг, которые надо прочитать, и музыки, которую надо послушать», — говорила Шао Шлюмберже, направлявшаяся на борту «Конкорда» на «заседание правления» MOMA, решив избавиться от своей коллекции мебели XVIII века. Теперь она покупала Барсело[833]. Новая медийная фигура, этот «художник» с завидным постоянством реализовывал свои желания. Он давал каждому «любителю нового» ощущение участия в большой истории: покупая его «уникальный» предмет, его стул или даже платье, созданное в одном варианте, каждый мог сказать: «Я коллекционирую, значит, я существую». Искусство становилось безопасным убежищем и, более того, своего рода спасением, благодаря чему деньги сами становились произведением искусства. В Париже японцы вкладывали миллионы в недвижимость, приобретали художественные галереи, а финансисты покупали создателей моды…

Впервые с момента открытия модного Дома Ungaro в 1968 году в феврале этого года открылся новый модный Дом в Париже, на улице Фобур-Сент-Оноре, ровно через сорок лет после открытия Дома Dior. Кристиану Лакруа было тридцать семь лет. 26 июля 1987 года этот сын Арля представил свое первое дефиле. Его модели «Фонарик», «Коломба», «Юлий Цезарь», его меренги из тафты и сандалии с кожаными юбками, его модели а-ля Лола Монтес[834]

, его вышивки и стеганая одежда вызвали настоящий фурор. Шаровой молнией ворвался он в Высокую моду. Образы на подиуме были точно отражением праздника корриды: в это воскресенье фотографы нервничали больше, чем тореадоры, редакторы обмахивались своими ярко-розовыми пресс-досье, шелестел шелк на Камароне[835], звучала Djobi Djobaгруппы

The Gipsy Kings. «Это барокко», — говорили журналистки. Фарандола позументов, кисточек, помпонов и накидок. «Я никогда не стану светским кутюрье, моя правда в Камарге», — утверждал Кристиан Лакруа, ставший новым героем парижской моды. Его крестным отцом в Профсоюзной палате выступил Пьер Берже. Он называл себя «более декоратором, нежели архитектором». Высокая мода не была для Кристиана Лакруа призванием, он получил диплом по истории искусств и отправился в Париж, чтобы стать куратором музея. «Эта новая мода — фантастика!» — восклицал Джон Фэйрчайлд в Women’s Wear Daily. Кристиану Лакруа была посвящена обложка журнала Time

, чего ни разу не удостоился Ив Сен-Лоран за тридцать лет своей карьеры.

Мир Высокой моды решил подарить себе последнюю иллюзию великолепия перед спадом, который был спровоцирован войной в Персидском заливе: юбки надувались как будто от хохота, шиньоны торчали как листы капусты, груди наполнялись силиконом, сумочки уменьшались в размере, силуэт красивой женщины раздувался, как эфемерный мыльный пузырь благосостояния.

Ив Сен-Лоран снова оказался в одиночестве, воспитанный в мире вымысла, он нашел свое обновление в чистоте, подобно тем женщинам, которые, не родившись в высшем обществе, стали его последними послами. Он покинул свое безмолвие, как королева в замке, застигнутая Станиславом: «Десять лет я играю и обманываю. Десять лет все, что со мной случается, исходит только от меня, и только я принимаю решения. Десять лет ожидания. Десять лет ужаса. Не зря я полюбила грозу» (Кокто «Театр»).

Но как долго может стиль, даже самый современный, бороться с эпохой? Началось другое время. Годы на пределе самого себя. Из «дома любви», как Скарлетт, сорвавшая зеленую занавеску, чтобы сделать из нее платье, он готовился вернуться в парижскую жизнь.

Империя Сен-Лорана