Ив Сен-Лоран

В первом ряду некоторые могли заметить его глаза. Он приоткрыл дверь слева от подиума, чтобы видеть и слышать аплодисменты и молчание публики. Зал затаил дыхание. Вот появился пиджак с золотистыми и голубыми блестками, с вышивкой из соломы с медовым оттенком, с кабошонами, полупрозрачными подвесками. «Оммаж моему модному Дому». Семьсот часов работы. «Он попросил меня сделать для него „серо-голубой“ Париж, такой же, как отблеск света в хрустальной люстре в его офисе на авеню Марсо, — рассказывала Франсуа Лесаж. — „Это отражение неба и солнца в зеркале я бы хотел превратить в вечернее платье“, — сказал он». Надетый поверх узкого платья из белого крепа, пиджак дефилировал под звуки «Яванского вальса» Генсбура: «Признаюсь, я вымотался, любовь моя… Мы любили друг друга на время одной песни… Вы меня обманули, любовь моя». Наконец, Сен-Лоран вышел к публике, вскоре его окружила овация, унесла и увлекла в толпу его красавиц, которых он целовал с мечтательным взглядом.

Пресса заметила, что он потерял десять килограммов. «Ив в форме!» В эту среду, 24 января, во второй половине дня Габриель Бушаэр звонила некоторым близким друзьям модного Дома Ives Saint Laurent. «Это в первый раз за столько времени, когда нам позвонили после дефиле Высокой моды, чтобы сказать, что Ив устраивает ужин сегодня вечером», — рассказывала Коломба Прингл. Вся «команда» снова была в сборе: чета Лаланн, Шарлотта Эйо, Клара Сент, Филипп Коллен, Мари-Элен де Ротшильд. Замечено присутствие Анны Винтур, главного редактора американского издания журнала Vogue

. Она была одета в узкое закрытое мини-платье без рукавов от Версаче. «Во что она одета?» — спрашивала одна гостья. Пьер Берже пошутил: «Она одолжила платье у своей внучки!»

Вечер проходил в атмосфере праздника. «Пьер показывал картины и оригинальные издания некоторых известных авторов. Ив сказал, что больше не пьет. Он был как никогда весел. Присутствовал его любовник. Ему было хорошо. Мы уехали в два часа ночи» (Коломба Прингл). Но как раз в эту ночь произошло возгорание электропроводки. Огонь охватил первый этаж. Вся его комната сгорела, огонь превратил воспоминания, письма, талисманы в золу. «Это было как удар судьбы, — вспоминала Коломба, все еще под впечатлением от произошедшего. — В тот момент, когда он только вышел из своей депрессии, все опять покрылось мраком. Мы его больше не видели».

Улица Вавилон, 90–93

В январе 1990 года коллекция «Оммаж» была провидческой. Именно с этого времени красоту стали считать подозрительной: экономическая рецессия, безработица, экологические катастрофы. «Повышенная тревожность» — такой заголовок был у передовицы в журнале Timе

15 октября 1990 года. Котировки искусства на рынке упали. Мода теперь должна была оправдываться, служить нуждам эпохи.

Начались 1990-е годы с виноватыми глазами. Точно все «здоровое», «чистое», «аутентичное» сможет одним махом излечить мир от его недугов. Пришло время реалити-шоу. Анонимная фигура царила в медиамире. Какие-то отличия — вот что для нее самое страшное. Хорошее здоровье стало обязательным трендом. Художники, свергнутые со своего пьедестала, теперь преследовались за сомнительную мораль, а критика уступила место расследованиям нравов, превратив произведение в газетную заметку, эстетическое суждение — в суд общественной морали. Кто до этого царил на общественных подмостках, теперь уступил место дилетантам, лишенным умения создавать образы, знавшим все, ничему не учившись. Спортсменки рисовали модели одежды, декораторы в одну минуту превратились в архитекторов, некие «создатели» называли себя модельерами, модельеры почувствовали себя фотографами, фотографы стали вдруг кинорежиссерами, редакторы модных журналов — «стилистами», а манекенщицы — супермоделями. Ив Сен-Лоран будто говорил всему этому: «Нет, спасибо», с характерной для него жестокостью нанося себе раны от имени этого мира без руля и ветрил. Он снова начал пить; в марте 1990 года в Марракеше поднялся пурпурный занавес рецидива. Он выпивал по две бутылки виски в день. Ив рисовал на стенах, хотел походить на солдата, для чего коротко подстриг волосы, познакомился с антикваром, который доставлял ему в своем фургоне тонны безделушек за сто миллионов сантимов. «Он обезумел», — признавалась его сестра Брижит, приехавшая, чтобы попытаться вернуть его в Париж. Он отказывался.

Наконец Ива вернули в Париж самолетом, проведя его в аэропорт через черный ход. Он попал «в клинику с решеткой», о чем позже говорил как о «заключении в тюрьму». «Я кричал в коридоре: „Убийцы“. Я хотел выйти. Я не хочу никого обвинять, потому что все прячутся от ответа. Кто несет ответственность? Пьер? Моя мать? Моя сестра? На мой взгляд, моя сестра. Я рыдал, когда увидел Пьера. Он ничего не сказал, он был смущен. Если бы это была его инициатива, он бы позаботился о том, чтобы меня выпустили раньше».